Женевьева знала, что выражение ее лица не изменилось. Она уже приготовилась к чему–то такому. Чего еще ожидать, если не дезертирства? И неважно, что она сама прогнала его: он все еще бросал ее на съедение волкам, при этом бросив и ее, так что ему не придется самому наблюдать. Ублюдок.

Женевьева встала.

– Дайте мне полчаса, и я буду готова, – сказала она ровным голосом.

– Отлично. Нам некуда особо спешить.

Мадам Ламберт не сделала ни малейшей попытки сдвинуться с места.

– Вы меня не оставите одну?

– Не будьте глупенькой, деточка. Какие же вы стыдливые, американцы. Обещаю не смотреть. Но следующие несколько часов мы не можем вас выпускать из виду.

– На случай, если я передумаю?

– Вы всегда вправе передумать. Ван Дорн только что пережил серию разочарований, и в этом случае он не упустит ни одного шанса и разработает несколько способов захватить вас. Он гораздо охотнее предпочел бы не совершать бартер – мы уже пустили псу под хвост его грандиозную схему, и Ван Дорн жаждет отмщения. Убить Такаши и Питера ему недостаточно.

– Что?

Панику, охватившую ее, Женевьева даже не пыталась скрыть.

Мадам Ламберт изящно и обнадеживающе улыбнулась.

– Он думает, что Питер погиб на острове. Если бы Ван Дорн знал, что Питер жив, то, скорее, затребовал бы его, а не вас.

– Тогда почему бы просто не заменить им меня?

Она вовсе этого не хотела, но наверняка у Питера больше шансов справиться с Гарри, чем у нее.

– Потому что он более полезен, когда Ван Дорн считает его мертвым.

– А я, выходит, ничего не значу.

– Я этого не говорила. Вы можете передумать.

– Прекратите это повторять! Вы же знаете, что я не передумаю. Вы бы, может, и смогли продолжать жить, когда на вашей совести смерть шестерых ребятишек, а я вот нет.

– Поверьте, дитя мое, я живу с гораздо худшим на своей совести, – сказала мадам, снова потянувшись за сигаретой.

– Подумав хорошенько, я решила, что вы не можете здесь курить, – заявила Женевьева. – Не хочу умереть, воняя как пепельница.

Питер бы цинично отпустил какую–нибудь остроту насчет кремации. Но его здесь не было, а мадам Ламберт отнюдь не Питер. Она положила сигареты обратно в сумку от Гермеса, вещицу столь дорогую, что даже Женевьева отказала себе в такой, и щелкнула замком.

– Как пожелаете, – смирилась мадам. – Но я все же не оставлю вас одну.

– Будьте как дома, – заявила Женевьева и пошлепала в ванную комнату.

И оставалась там, пока не закончила самый длинный процесс принятия душа, который только умудрилась устроить, и не поняла, что не взяла с собой чистую одежду. Поэтому схватила скудное полотенце и, отбросив скромность, вышла в комнату. Мадам Ламберт вряд ли проявит сладострастный интерес к телу Женевьевы. Вообще–то, как и Питер. Это все было частью его работы.

Гостья застелила постель и теперь лежала на ней, подставив под спину подушку. Рядом на полу лежали дорогущие туфли. Мадам мельком с любопытством взглянула на Женевьеву. В изножье другой кровати лежала стопой новая одежда, и Женевьева решила послать все к черту и сбросила полотенце.

– Вы, наверно, удивляетесь, что во мне нашел Питер, – словоохотливо начала она, натягивая простые белые плавки и бюстгальтер. – Ответ, разумеется, будет – совсем ничего. Он просто делал свою работу.

На Женевьеве остались отметины, и она прекрасно о том знала. Не просто засос на шее, натертости от щетины на груди. Все ее тело было покрыто Питером, и не важно, как тщательно она мылась, смыть его она не могла. Он все еще пробирал ее до печенок, сочился через кожу, его сердце подстегивало ее собственное.