|
Решение я принял мгновенно. Что до нее — трудно сказать, почему она согласилась: потому что я ее уломал или потому что ничего лучше ей в тот вечер не светило. Никогда я этого не узнаю — и тогда не спросил. Мне нравился «Ридженси», где на двойных сеансах показывали старые фильмы, часто при полном зале, нравилась форма кинозала — круглого, не прямоугольного. Внутри возникало ощущение укромности и уюта, во многом потому, что ты ощущал себя в компании других любителей винтажных фильмов, что, если подумать, сводится к любви к вещам, которые состарились, но не умерли. В конце вечера я проводил Мэгги домой, мы попрощались в вестибюле ее дома.
И вот с того самого вечера со мной остались эхо, рефлюкс, дымчатое послевкусие фильма. Осталось оно на целую ночь и на всю следующую неделю. Когда мы с Мэгги распрощались, мне не захотелось идти домой и, хотя уже перевалило за полночь, я продолжил блуждать по Верхнему Вест-Сайду между серединой 70-х и 80-ми улицами, возможно высматривая ту самую квартиру и пытаясь разобраться, продолжает ли мир, населенный персонажами фильма, существовать два с половиной десятилетия спустя. Сам того не зная, я совершал импровизированное паломничество — из тех, которые люди часто совершают, отправляясь на место действия понравившегося фильма и романа, отзвук которого все витает над их жизнями, манит соскользнуть в мир, который внезапно представился им куда реальнее и привлекательнее их собственного. Они не просто хотят, чтобы фильм остался с ними навсегда. Хотят они еще и взять взаймы жизни его персонажей, потому что им нужно, чтобы и в их истории разыгрался тот же самый сюжет. Или — что еще лучше — у них складывается впечатление, что они уже разыграли сюжет фильма, а теперь просят место действия помочь им пережить то, что уже пережили на экране. И вот я иду ночью по Верхнему Вест-Сайду, ощущая себя примерно так же, как и С. С. Бакстер в те ночи, когда квартиру его занимали чужие люди, а ему приходилось болтаться по холоду. Вот только отыскать мне удалось не старый Верхний Вест-Сайд 1960 года, куда я все-таки рассчитывал немыслимым образом сплавиться, а тот, который систематически корежат и модернизируют. Такое множество мелких малозначительных примет уже исчезло — или на фасаде у них написан приговор к уничтожению: бакалейные магазинчики, булочные, мясные и сапожные лавки, лотки с овощами и фруктами, маленькие и большие аптеки, кулинарии, мелкие семейные заведения, не говоря уже о множестве небольших кинотеатров. И вот сейчас, тридцать с лишним лет спустя после той полуночной прогулки, я хочу перечислить все эти исчезнувшие кинотеатры, потому что мне будет обидно, если они забудутся: «Парамаунт», «Синема стьюдио», «Эмбасси», «Бикон», «Нью-йоркер», «Ривьера», «Риверсайд», «Мидтаун», «Эдисон», «Олимпия» и, разумеется, «Ридженси». «Талия» и «Симфони», переименованный в «Симфони спейс», все еще существуют, но дни непрерывных показов канули навсегда. Что до «Мидтауна», переименованного в «Метро», — здание несколько лет назад выпотрошили, таким оно и стоит. В ту ночь, шагая по Коламбус-авеню — ее как раз приводили в порядок, а до того она была местом довольно неприятным, — я постоянно проходил мимо бутиков, которых еще несколько недель назад здесь не было, при этом я не мог вспомнить их предыдущих инкарнаций и мне было за себя стыдно. Возможно, изменений в районе я не замечал дольше, чем мне казалось, но только посмотрев фильм, оценив, как на экране нежат образ того несуетного, слегка обшарпанного Верхнего Вест-Сайда, которого более не существует, я вдруг осознал, насколько настойчивы и необратимы все эти перемены. В существование постепенно вползал новый Манхэттен. Исчез даже магазин, в котором я когда-то купил первые свои американские кроссовки, нет и сирийской лавки, где продавали самые дешевые сигареты в городе, нет бесконечных ароматических лавок на Амстердам-авеню — исчезли все до последней. |
