«Почти поддразнивает». Ни да, ни нет; «почти» всегда означает «возможно». «Почти» лишает нас конкретного знания и предполагает гадательную природу всего, что мы видим в нарративе, включая, разумеется, и знания нарратора касательно тех фактов, о которых он повествует. Оглядчивый нарратор использует «почти» почти как способ подтверждения честности своей попытки запечатлеть на бумаге некую суть. «Почти» гарантирует ему достойный выход. «Почти» не только позволяет автору намекнуть на то, что он может в любой момент взять назад или опровергнуть то, что уже написал, — это еще и потайная лазейка, которая обычно не хочет, чтобы ее замечали.

«Почти» у писателей отнюдь не любимое слово. Можно себе представить — хотя подсчетов никто не проводил, — что Хемингуэй не слишком-то дружил с «почти». Альфа-самцы не слишком предрасположены к этому слову. Оно подразумевает робость, а не уверенность, подчинение, а не главенство.

Однако бывают авторы, которые с помощью «почти» (presque по-французски) способны внезапно осветить весь читательский универсум. Вот фраза из «Принцессы Клевской»: «Она спросила себя, зачем пустилась в столь опасное предприятие, и пришла к выводу, что перед тем почти не раздумывала».

Действительно ли она не раздумывала, или все же раздумывала, но не хочет в этом признаваться? Автор романа, мадам де Лафайет, сама, похоже, этого не знает, да и не хочет знать. Она хочет, чтобы героиня ее выглядела чуть наивнее, чем оно ей подобает. В конце концов, принцесса Клевская — образец всех добродетелей.

Впрочем, с употреблением этого слова происходит и еще одна вещь. Оно отражает в себе мировосприятие, полностью лишенное однозначности, в рамках этого мировосприятия любое написанное слово можно взять назад или придать ему противоположный смысл — или почти противоположный.

Я почти писатель. Мне нравится неоднозначность, перетекание голых фактов в размышления о них, толкование, пожалуй, нравится мне сильнее, чем действие, — этим, наверное, объясняется то, что психологические романы я предпочитаю остросюжетным. В первых много неразгаданных загадок; во вторых дело открыто и закрыто. Вспомним Стендаля, Достоевского, Остин, Овидия, Звево, Пруста. К слову «почти» я обращаюсь потому, что оно позволяет мне больше думать, открывать больше дверей, смело, но безопасно держать кормило, выкапывать и истолковывать, постигать самые потайные уголки человеческого разума, сердца, желания. Оно гарантирует мне достойный выход в случае, если я зайду слишком далеко.

Я не написал ни одной страницы, на которую не вкралось бы слово «почти», чтобы смягчить и пригасить всё, что я говорю. Это мой способ развенчивать собственные слова, подвергать их сомнению, сохранять неуверенность, неприкаянность, не привязываться, не вставать в строй — поскольку у меня нет границ. Порою я сам себе кажусь чистой тенью.

Возможно, я просто почти не разобрался, что слово «почти» означает в реальности.

«Виль-Д’Авре» Коро

Много лет назад поздним ноябрьским утром мы шли через Центральный парк. Я помню облетевшие деревья на нашем пути, студеный воздух вокруг и влажную землю под ногами, помню, что в тумане бегали собаки без поводков, из пасти у них поднимался пар, а хозяева их стояли, дрожа и растирая ладони. Добравшись до Пятой авеню, мы счистили грязь с обуви, зашли в музей Фрика и, не успев оглянуться, оказались перед «Виль-д’Авре» Коро, а на несколько мгновений раньше — перед его же «Лодочником Мортефонтена», а почти сразу после — перед «Прудом». Я уже несколько раз видел эти картины, но в тот день — наверное, из-за погоды — вдруг понял одну вещь, которая раньше никогда не приходила мне в голову.