— Я же говорила, что предпочитаю женщин, мистер Мэттьюз, а вы к таковым, насколько я понимаю, не относитесь. Вот если мы с вами осуществим план и вы на заработанные деньги сделаете операцию по перемене пола — может быть, тогда…

И сама рассмеялась, и он вслед за мной — хорошо хоть, не подумал, что я ему всерьез предлагаю такое…

Вот так вот. И теперь, в его отсутствие, я сижу, и думаю, и понимаю, что другого плана нам не изобрести. Конечно, было бы идеально, чтобы он взял все на себя, нашел бы киллера, к примеру. Или просто выследил бы Ленчика со товарищи и заминировал, к примеру, их машину — прямо так по-детективному, по-киношному, и не хочу задумываться над тем, где он возьмет взрывчатку и как все это осуществит, — и взорвал бы их, когда они отъезжали от своего мотеля или где они там живут. Вот это был бы класс — убрать всех одним действием и ничем не рисковать — но, как я поняла, он так не может. И несмотря на то, что хочет отомстить, не обращаясь к помощи правоохранительных органов, хочет, чтобы все было по закону, чтобы все выглядело не как убийство, а как самооборона.

И еще я поняла, что для него это сильный шаг — встать на сторону такой девицы, как я, с сомнительным прошлым, находящейся под подозрением ФБР и полиции, девицы, которую он не знает и которой, вообще-то, не может верить. Девицы, которая еще вдобавок ко всему призналась в том, что собственноручно зарезала человека. Но он-таки делает этот шаг — или, по крайней мере, готов сделать.

С другой стороны, и я ведь ему верю и готова идти вместе с ним — хотя он вполне может оказаться аферистом, который меня подставит, вроде проклятого Джо. Или трусом, который сбежит в решающий миг, или слишком самонадеянным дураком, который ничего не сможет сделать, погубив и себя, и меня, или, может, просто увидев, что ничего у него не выходит, сдать меня полиции или выманить из меня путем шантажа приличную сумму. Но почему-то я ему верю — наверное, потому, что другого выхода все равно нет, и если бы не он, я бы и сегодня напилась, и завтра, и сидела взаперти, и теряла разум, силу и волю, и проиграла бы все. А теперь благодаря ему у меня есть шанс сыграть и выиграть — пусть шанс на победу невелик, но он есть, а значит, стоит попробовать…

Красиво-то как вокруг, Господи! Я ведь в город не выбиралась почти три недели, сидела дома, не выходя никуда, — и сейчас еду не спеша, и смотрю по сторонам, и любуюсь тем, что вижу. Но одновременно чувствую, что Лос-Анджелес мне уже чужой — потому что знаю, что так или иначе его покину, отправившись либо в тюрьму, либо в Европу.

Когда пришел момент выезжать, я вдруг почувствовала себя дискомфортно — вот что значит пьянствовать и нюхать столько времени в своей берлоге. Мне показалось вдруг, что мой дом — самое безопасное место во всем мире, а покинув его, я сразу стану уязвимой и слабой, как крот, вылезший случайно из темных подземных коридоров на солнечный свет. Я так думаю, что это остатки депрессии во мне сработали — и я, естественно, сделала вид, что ничего не происходит, что все классно, и улыбалась неискренне, и Рэй, сидевший напротив меня за чашкой кофе, кажется, ничего и не понял. Я быстренько скомкала завтрак — чтобы не затягивать с выездом — и сказала ему, что кофе можно и в городе попить.

Даже в своем “Мерседесе” я почувствовала себя неуверенно — словно в первый раз сажусь за руль незнакомой и опасной машины. Потому и поторопилась выехать за ворота — и оказаться в опасной зоне, зная, что обратного пути нет. И вправду, когда выехала, самочувствие поменялось — вместо желания спрятаться в свою раковину и оставаться в ней ощутила движение адреналина, впрыскивающегося небольшой дозой в мою кровь. И возбуждение пришло, и я громко и несколько патетично сказала себе:

— Игра началась, мисс Оливия Лански! Ваша последняя игра!

Прозвучало не слишком оптимистично — вроде последней охоты волка Акелы из мультфильма “Маугли”, который я обожала в детстве.