Придя в себя, я наконец спрыгнул на пол, осторожно поднял край одеяла.

Крысоловка была пуста. Рядом с металлической рамкой, выполнявшей при взведенной пружине функции ударника, я с омерзением увидел часть голого, довольно толстого розового хвоста.

Крыса ушла, Оставив веское доказательство своего интереса к моей персоне.

Я заснул нескоро.

Кто знает, приходят ли крысы за обрубленными хвостами? И в каком обличье?

Утром в приемной меня уже ждали — жена и дочь арестованного Баларгимова.

Жену я сразу узнал: матрона на пятом десятке, давно махнувшая на себя рукой — выпяченная под шерстяной кофтой высокая грудь, короткие толстые ноги. Дочь, видимо, напоминала мать, когда той было не больше двадцати. Пухлая девица. Длинная стрижка. Капризные губы.

На столе у Гезели алели тюльпаны, я понял, что их принесли Баларгимовы.

— Игорь Николаевич! — Жена Баларгимова знала, как меня зовут. В некотором смысле мы даже были лично знакомы: я был у нее дома. — Что с моим мужем? Уж вроде теперь тише воды и ниже травы! И пьет меньше… Все знают! А все равно таскают…

— Проходите в кабинет, — пригласил я.

— Вам звонил Бала, — отрапортовала тем временем Гезель. — У него все в порядке. Состояние Миши Русакова удовлетворительное. Передал привет. И еще директор заповедника. Просил приехать. У него для вас сюрприз: какие-то бумаги Сережи Пухова…

— Докладная?

— Да. Кажется, докладная.

— У Садыка характер непредсказуемый, — пожаловалась Баларгимова, устраиваясь в непосредственной близости, от меня. — Я всегда говорю ему: ты, Садык, сначала делаешь, потом говоришь, потом уже думаешь! А надо все наоборот…

Она говорила одна и не замечала этого. Дочь обидчиво поджала губы, взглянула на часики.

"В семейных неурядицах дочь, должно быть, держала всегда сторону отца, — подумал я. — И не бескорыстно!" — Я представил, как Баларгимов под настроение дарит ей то шерстяную кофточку, то модные импортные часики.

— Вся беда оттого, что люди нам завидуют… — тянула свое Баларгимова. — Считают чужие деньги! Отец работает, дети послушные. Дочка на третьем курсе… Дом, правда, совсем развалюха. Стыдоба от соседей… Вы видели!

— Зато дача! И неплохая! — раздраженно заметила дочь. Как многие неумные люди, она была не удовлетворена степенью внимания к себе и дала это понять.

— Одно слово — что дача! — Баларгимова колыхнулась рыхлым, как у медузы, телом. — Малю-ю-сенький домик. Остался отцу от дяди… Три комнатки.

— Четыре!

— Четвертая совсем крохотная! Вроде чулана!

— Часто бываете там? — спросил я.

— Когда? И зачем? Работы хватает. — Баларгимова махнула рукой. — Муж иногда заедет. Там у него гараж.

— Никто постоянно не живет?

Она пожала плечами, бесформенный бюст ее на мгновение слегка округлился.

— Одно время соседка жила. Ребеночек у нее. С мужем разошлась. Молоденькая. Пусть живет! Римка Халилова…

Дочь быстро испытующе взглянула на мать, но та была спокойна. То ли не видела ничего необычного в том, что молодая одинокая женщина живет на их даче, то ли не хотела трепать себе нервы.

— Дача тут, в городе?

— В Дашкуди.

Я видел это название по дороге к метеостанции. Одинокий столб на краю трассы, и грунтовая дорога, уходящая к морю среди барханов.

— Халилова и сейчас там?

— Зачем? Это больше года назад было! Муж ее уехал.