Кто-то сказал:

— Это гувернантка Элвиан.

— Нахальное существо! Полагаю, одна из подружек Питера.

— А мне даже жаль этих гувернанток. У них, наверное, не очень-то веселая жизнь.

— Да, но пуститься танцевать наедине с мужчиной, да еще при лунном свете — это же верх неприличия!

— Предыдущую, кажется, уволили?

— Да, а теперь, видно, очередь за этой.

У меня пылали щеки от негодования. Мне хотелось бросить им всем в лицо, что мое поведение не более неприлично, чем то, что делают некоторые из них.

Но к моей ярости примешивался страх. Я видела освещенное луной лицо Коннана, стоящего недалеко от меня, и мне казалось, что он смотрит на меня с выражением крайнего неодобрения или даже гнева.

— Элвиан, — сказал он жестко, — иди к себе и забери с собой Джиллифлауер.

Она не осмеливалась противоречить ему, когда он говорил таким тоном.

— Да, нам пора идти, девочки, — сказала я, стараясь не выдать голосом своих чувств.

Но как только я, вслед за детьми, направилась к выходу, Коннан догнал меня и крепко сжал мою руку выше локтя.

— Вы замечательно танцуете, мисс Ли. Я никогда не мог устоять против хорошей партнерши. Может, потому, что сам я не столь искусен в этом.

— Благодарю вас, — сказала я, но он не отпускал мою руку.

— Я уверен, что «Голубой Дунай» — ваш любимый вальс. У вас был прямо-таки зачарованный вид. — И тут он захватил меня в объятия и закружил по комнате. Не успев опомниться, я уже танцевала с Коннаном ТреМеллином в окружении его гостей. Я — в своем бледно-лиловом хлопчатобумажном платье, и они — в своих шифонах и бархатах, со своими бриллиантами и изумрудами.

Я благословляла полумрак комнаты, скрывавший мое пылающее от стыда и неловкости лицо. Я знала, что он зол на меня и стремится еще больше унизить меня перед всеми, чтобы дать мне урок.

Между тем мои ноги поймали ритм, и я подумала, что с этого дня, услышав «Голубой Дунай», я всегда буду вспоминать этот фантастический танец в солярии в объятиях Коннана ТреМеллина.

— Я прошу прощения, мисс Ли, — сказал он, — за дурные манеры моих гостей.

— Я должна была ожидать этого, так как, без сомнения, заслужила то, что они говорили.

— Какая чепуха, — ответил он, и я подумала, что брежу, потому что его голос, прозвучавший около самого моего уха, был почти нежным.

Танцуя, мы оказались в конце комнаты, и, к моему изумлению, он, не переставая кружить меня в вальсе, вывел меня из солярия, и мы оказались на небольшой каменной лестничной площадке, где я никогда до сих пор не была.

Мы остановились, но он все еще обнимал меня. На стене горела парафиновая лампа в абажуре из зеленого нефрита, и в ее неярком свете его лицо вдруг показалось мне чуть ли не жестоким.

— Мисс Ли, — произнес он, — когда вы оставляете свою благонравную суровость, вы становитесь очаровательны.

У меня перехватило дыхание, потому что он вдруг прижал меня к стене и стал целовать в губы.

Я не знаю, что ужаснуло меня больше — то, что происходило, или то, что я при этом ощущала. Я знала, что означал этот поцелуй: «Ты не возражаешь против флирта с Питером Нанселлоком, почему бы не пофлиртовать и со мной?»

Я так рассердилась, что потеряла контроль над собой. Я оттолкнула его от себя изо всей силы, и от неожиданности он едва устоял на ногах. Я же, подобрав юбки, бросилась вниз по лестнице, хотя совершенно не представляла, куда она вела.

Спустившись, я бежала наугад по незнакомым коридорам, через какие-то комнаты, пока не оказалась в галерее, откуда я уже легко нашла дорогу в свою комнату.