— Знаю, что ты спишь, — сказал я, — но не вешай трубку: мне нужно тебе кое-что сказать.

— М. С? — она смешалась, голос звучал приглушенно и слабо. — Это ты, М. С?

— Я сейчас в Чикаго. Час назад умер Сол, и у меня, кроме тебя, никого не осталось.

Я долго рассказывал ей обо всем. Сначала она не хотела мне верить, и пока я излагал ей все подробности, сам почувствовал, насколько невероятно все звучит. Да, говорил я, он упал в только что вырытую могилу и сломал себе спину. Да, он оказался моим отцом. Да, он действительно умер сегодня ночью. Да, я звоню из больницы. Ненадолго нас прервал телефонный оператор и попросил опустить дополнительные монеты. Когда связь восстановилась, я услышал, что Китти всхлипывает.

— Бедный Сол, — проговорила она. — Бедный Сол и бедный М. С. Бедные все.

— Извини, что пришлось тебе об этом рассказать. Но ведь надо было. Я не мог поступить иначе.

— Нет, очень хорошо, что ты об этом рассказал. Просто все это так тяжело… Господи, М. С, если бы ты только знал, как долго я ждала от тебя вестей.

— Я все так испортил и запутал, да?

— Ты не виноват. Ты так чувствовал. Никто не может изменить своих чувств.

— Ты не ожидала, что я тебе снова позвоню?

— Нет, больше нет. Первые два месяца я ни о чем другом не могла думать. Но ведь так жить нельзя, невозможно. И постепенно я перестала надеяться.

— А я все время продолжал любить тебя. Каждую минуту. Ты чувствовала это?

Наступила тишина, потом опять всхлипывания — горькие, прерывистые, словно она старалась подавить их.

— Господи Боже, чего ты хочешь от меня, М. С, чего еще ты хочешь от меня? С июня я о тебе ничего не знаю, а потом ты вдруг звонишь мне из Чикаго в пять утра, рассказываешь такие страшные вещи о Соле и тут же начинаешь говорить про любовь. Так нельзя. Не смей об этом говорить. Не сейчас, во всяком случае.

— Я больше не могу без тебя жить. Я пытался, но не смог.

— Что ж, я тоже пыталась — и смогла.

— Неправда.

— Мне было очень тяжело, М. С. Чтобы не сойти с ума, пришлось стать другой.

— Что ты хочешь сказать?

— Слишком поздно. Я больше не могу решиться на такое. Ты чуть не убил меня, понимаешь, и снова идти на такой риск я не могу.

— У тебя появился кто-то другой? Да?

— Прошло столько времени. Как, по-твоему, я должна была жить, пока ты где-то там разбирался, чего ты вообще хочешь?

— Ты сейчас с ним, да?

— Это тебя не касается.

— Но ты с ним? Просто скажи.

— Честно говоря, нет. Но это все равно не значит, что ты имеешь право задавать такие вопросы.

— Да мне не важно, кто он. Какая разница.

— Хватит, М. С. Я не могу больше.

— Китти, умоляю тебя: позволь мне вернуться.

— Прощай, Марко. Береги себя. Ради Бога, береги себя. И она повесила трубку.

Барбера я похоронил рядом с мамой. Пришлось постараться и долго договариваться, чтобы на кладбище русских и немецких евреев допустили единственного иноверца. На выделенном нам, Фоггам, участке оставалось еще одно свободное место, и я как глава семьи и, соответственно, владелец этого участка земли, добился, чтобы его отдали Барберу.