|
.. Ничего ей не открыла, ничего! Та и так, и сяк, и "передать, может быть, что-нибудь", "дайте телефон, он позвонит" - та ничего! Вся покраснела, пошла и говорит: "Звонят тут ему всякие!" И дед хмыкнул. Он был заводила и озорник, этот семидесятилетний пьяница с толстым сизым носом. Пил он как дьявол, столярное дело знал ангельски, любил поозорничать, посмеяться, посплетничать, а может, - кто же его знает? - еще и вправду погуливал. - Так, значит, не приходила, а звонила, - сказал я. - Так почему ж ты знаешь, что она красавица? - Знаю, - хмыкнул дед, - я раз сам к телефону подходил. Знаешь, какой голосочек - незабудочка! Вот у барышни Фольбаум был такой голосок. "Скажите, когда я могу увидеть..." - и тебя по всему артикулу. "Можете, говорю, увидеть сегодня, его Совнарком вызвал, сейчас ожидаем обратно". - "Ах, большое, большое вам мерси". - "Пожалуйста, мы всегда хорошим барышням служить рады". Так что ты в трусах сегодня не сиди, а то она придет, а ты, как Ванька малый, без брюк, довольно стыдно будет. (Был у него такой какой-то Ванька малый - предел человеческого падения, серости и дурости. Меня он с ним сравнивал еще редко и то больше за глаза, зато по отношению к остальным этот несчастный Ванька так и не слезал у него с языка.) - Ну, ладно, дед, - сказал я, - иди-иди, а то, верно, она придет, а мы тут с тобой... *** Пришла она только на следующий день. Я сидел и писал карточки и вдруг поднял голову и увидел привидение! - да, да, это первое, что пришло мне в голову - привидение! Так она была страшна и так бесшумно появилась на пороге. - В чем дело? - закричал я, вскакивая (я был все-таки в одних трусиках, иначе здесь было невозможно работать). Музей закрыт! Она чуть улыбнулась и сказала: - Мне нужны вы. Я похожу по музею, одевайтесь! (Голос был, правда, мелодичный и молодой.) Через пять минут она пришла снова и представилась: прозектор медицинского института, вдова профессора Ван дер Белен. - У меня к вам дело. - Садитесь, пожалуйста, - пролепетал я, а сам сесть не смог, да так и стоял до конца разговора. Она давила меня всем - своей осанкой, желтым верблюжьим лицом, скулами, несгибаемым бурым пальто, словно выкроенным из жести, черным пузатым портфелем, который она сейчас же положила на стол. - Вот что я хочу вас спросить, - сказала она, чуть кривя тонкие, высокомерные губы, - нет ли у вас в музее хорошего скульптора? Я сказал, что и никакого-то нет, есть только мастер по муляжам. - Му-ляжжи? - переспросила она. - Нет, это мне, конечно, не подходит. Дело в том, что мне надо вылепить бюст... - Она достала из портфеля застекленный портрет и поставила на стол. - Вот, смотрите! Я посмотрел. - Это что, портрет? - спросил я. - Да, - ответила она, - это портрет! Это портрет моего любимого человека доктора Блиндермана. Я его сама сожгла, теперь я хочу вылепить его бюст. Я молчал и ошалело смотрел на нее. - Ну, конечно, он сперва заболел, умер, а потом я его сожгла, - объяснила она, улыбаясь. - Вы так на меня смотрите, что... - Да нет, нет, - сказал я поспешно, - ничего особенного. |
