Чужак несколько ударов сердца молча смотрел на джандара, то ли дерзко, то ли спокойно, не понять — не глаза, а пятна смолы. Потом шагнул в комнату и, мимо начальника охраны, к кровати.

— У тебя знак-то есть, парень? — спохватился Хазрет.

Вместо ответа юнец вытащил из-за ворота полотняной куртки бронзовый кругляш на цепочке, коснулся им губ и показал джандару. Змея, обвивающая солнце, вспыхнула изумрудной зеленью, само солнышко засияло ярко-белым. Целитель высшего посвящения, надо же! Хазрет неохотно посторонился. На сердце все равно было неспокойно. Он что, вчера посвящение прошел? Когда только выучиться успел? Совсем же сопляк. Лет двадцать с небольшим… Еще и чужестранец без роду-племени…

— Кого лечить удостоили, знаешь?

— Больного, — коротко отозвался лекарь, наклоняясь к забинтованной ноге. Тронул пальцем ремень, нахмурился, глянул в лицо наместника. — Давно он упал? Сердце раньше болело?

— С час назад, — отозвался Хазрет, остро чувствуя собственную беспомощность. Лекарь ему не нравился. Хотелось вытолкать дерзкого мальчишку за дверь, подальше от наиба. А уж назвать его почтенным язык не поворачивался. — И никогда на сердце не жаловался. Ты ногу лечи, парень, тебя за этим позвали. К самому светлейшему наибу ир-Дауду, да продлятся его дни!

Чужак, склонив голову набок и прикрыв глаза, держал длинными тонкими пальцами запястье наместника, исследуя пульс. Затем остро взглянул на джандара и сообщил:

— Уважаемый, я вас не учу, как вашу работу делать, вот и вы мне не мешайте. У светлейшего господина ир-Дауда от боли и кровопотери тяжелое угнетение сердца. Ремень я сейчас сниму, он уже ни к чему: кровь остановилась. И с повязкой все сделали верно. Однако сейчас главное — помочь его сердцу. С ногой куда проще… Может, вы нас оставите?

— Даже и не думай, — рыкнул Хазрет, делая шаг навстречу. — Здесь буду. А ты, раз пришел, давай, лечи. И смотри мне. Если что — своими руками запорю!

Вместо ответа наглый чужестранец только дернул плечом, словно отмахиваясь от назойливой мухи. Осторожно снял ремень с голени, склонился над ир-Даудом и положил левую ладонь ему на сердце. Правую — на лоб. Беззвучно зашептал что-то, мягко надавливая на пыльную рубашку, пальцы едва заметно дрожали. Подобравшись, как перед прыжком, джандар следил за руками лекаря. Но ничего подозрительного тот не делал, а бледные щеки больного стремительно розовели, таяла пугающая синева на губах. Наиб глубоко и свободно вдохнул, еще раз — и задышал полной грудью. Глаза, правда, так и остались закрытыми, ир-Нами даже показалось, что хозяин заснул.

Чужак тем временем открыл небольшую поясную сумку, полил на руки из бутылки темного стекла прозрачной резко пахнущей жидкостью и ей же тщательно промыл рану. Хазрет смотрел во все глаза, мало ли…

Вот сочится кровь. Усмиренная, вялая. И тут же перестает капать, открывая раздробленную кость. Длинные пальцы ловко снуют, соединяя, отрезая, выбрасывая. Мелькает жало тонкого блестящего пинцета — летят в миску кровавые осколки. Два из них, особенно крупных, чужак промывает из синей бутыли и вставляет назад. Складывает, тянет, вправляет… Под узкими белыми ладонями изуродованная плоть будто плавится и течет, рваные ошметки срастаются на глазах. Не зря парень носит знак высшего посвящения.