– Да плевали они на следы. Они же хотели развязать ему язык, а потом кокнуть, и все дела.

– Следы на трупе – это уже улики, – заметил Хадуш.

Аудитория сосредоточенно мотала на ус. Лауна продолжала свой курс травматологии.

– Вывих плеча, гемартроз коленного сустава, перелом нескольких ребер…

М о. Ребра пересчитали? Так у него, значит, и дыхалка вся продырявлена?

Л а у н а. Легочной перфорации не наблюдается, он не харкает кровью. Но он ее отрыгивает. Должно быть, много наглотался.

М о. А! Это, наверное, когда они принялись за его зубы! (Обращаясь к своим подопечным.) Всегда нужно следить за тем, чтобы все выплевывалось, когда имеете дело с зубами. Иначе они все будут глотать, глотать, а потом обгадят все вокруг в самый неподходящий момент.

Л а у н а. Нагноения ран, изъязвления на лодыжках и запястьях…

С и м о н. Сколько времени прошло с тех пор, как он исчез из больницы?

Л а у н а. Где-то дней десять.

С и м о н (оглядываясь на своих). Они держали его связанным десять дней.

Х а д у ш. Еще одна улика. Так что у нас получается, в конечном счете?

Лауна без особого оптимизма покачала головой:

– Показатели удручающие: давление упало, моча – кошмар, остальные анализы – хуже некуда, температура держится…

– У него есть шансы выкарабкаться? Чей-то новый голос отрезал:

– Он не умрет.

Все замолчали. Тереза, несгибаемая, как приговор, двинулась вперед, расколов аудиторию надвое, одной силой взгляда отстранила Лауну, взяла руку несчастного, перевернула ее как лист и долго разглаживала ладонь, прежде чем погрузиться в свое немое чтение, по завершении коего она повторила:

– Он не умрет. Потом уточнила:

– Это не простой человек. И еще:

– Он далеко пойдет.

Ж е р е м и. Хватит тут умничать! Скажи лучше, кто это.

Т е р е з а. Линии судьбы – это не удостоверение личности.

Ж е р е м и. Тогда для чего вообще вся эта твоя фигня?

Т е р е з а. Чтобы сообщить вам, что он не умрет.

Ж е р е м и. Конечно, мы ведь будем его выхаживать!

Перепалку прерывает Клара, которая, незаметно проскользнув к постели больного, с ненавязчивостью фотографа и врожденной способностью видеть все насквозь, прильнув одним глазом к своему старенькому «Роллею», кладет большой палец на спуск, и – раз!

Вспышка!

– Nooooo! Manfred, I didn't kill you!

Неизвестно, подействовал ли так свет от фотовспышки, но раненый резко поднялся, сел на кровати и голосом довольно мощным для полумертвого выкрикнул эту фразу, на английском:

– Nooooo! Manfred, I didn't kill you!

Это вырвалось из такой глубины, отдавалось таким страданием, звучало так неистово, с такой пронизывающей болью, отражаясь в его широко распахнутых глазах, что внутри у меня все перевернулось.

– Что он говорит? – спросил Жереми.

– Обращается к какому-то Манфреду, – перевела Тереза. – Утверждает, что не убивал его.

– Ты смотри, – удивился Хадуш, – свой человек, оказывается…

В конечном счете, этот свой человек появился как раз вовремя. Пасхальный звон только что открыл весенние каникулы. А надо сказать, что если ни с Терезой, ни с Кларой в таких случаях никогда не было проблем – каждая спокойно занималась своим любимым делом, – то вот с Жереми совсем наоборот: нечего было и мечтать, что он с головой уйдет в авиамоделирование.