Он потребовал электрическую лампу. В потоке света еврейско-нью-йоркские зрачки сузились, превратившись в яростно горящие булавочные головки:

– Do the same fucking thing, Cowboy, you'll end up playing with your whistle at the corner of West 47th Street!

– «Только попробуй сделать так еще раз, Ковбой, быстро вернешься дуть в свой свисток на углу Сорок седьмой западной улицы!» – перевела Тереза.

– Черт, – охнул Хадуш.

– Что такое? – спросил Длинный Мо.

– Это же легавый, – ответил Хадуш.

– И не из последних, – уточнил Симон.

– Как вы это узнали? – удивился Мо.

– А легавые всегда так говорят, когда вставляют своим шестеркам: угрожают отправить их обратно на панель, палочкой вертеть.

– Думаешь, шериф? – поинтересовался Жереми.

– Весьма может быть, – согласился Хадуш.

– Тогда так и будем его звать, – решил Жереми.

– Шериф? – переспросила Тереза.

– Шериф, – подтвердил Жереми. – Шериф с большой буквы.

После чего специалист по нервам практически улегся на Шерифа и стал вывинчивать ему голову во всех направлениях.

– Затылок мягкий, – заявил он, поднявшись. – Порядок.

Чертов педант вновь занимал свои позиции в сверкающих глазах Лауны, я это прекрасно разглядел. Ну, все, опять понеслось. Почему, дьявол, эта девчонка вечно западает на врачей? И это беспокоило меня еще более оттого, что Хадуш тоже просек ситуацию. Недобро прищурившись, он подтолкнул локтем Длинного Мо, который слегка кивнул, а потом сделал знак Симону.

– Так, – продолжал специалист по Лауне, – посмотрим теперь, что у нас с рефлексом Бабинского.

При этих словах он обернулся к нам, указывая на ступни Шерифа:

– Я попробую его пощекотать, – объяснил он. – Если он вытянет большой палец, вместо того чтобы его поджать, значит, в центральной нервной системе большие неполадки.

Хадуш, Мо и Симон уставились на него в упор. Жереми тихо спросил меня:

– Тебе не кажется, что он очень похож на доску для серфинга?

– Кто? – прошептал я.

– Лаунин хахаль, – настаивал Жереми, – очень напоминает доску с парусом, разве нет?

У Жереми всегда был этот дар: сравнения. Мы все в семье обязаны ему своими именами и прозвищами. Потом уже невозможно представить себе человека иначе, чем так, как представил его Жереми, заклеймив его каким-нибудь именем. Взять, к примеру, наших младших – Малыша, Верден, Это-Ангела, Господина Малоссена, которых он окрестил, едва взглянув на них… Это-Ангел – на самом деле ангел, Верден обладает всем, что прославило битву того же названия, а Малыш, как мы в этом скоро убедимся, родился совсем маленьким. И таким остался.

Да, не могло быть никаких сомнений в том, что этот тип, который был и скоро опять будет любовником Лауны и который сейчас пока зондировал кому Шерифа, как две капли воды был похож на серфинг: чистая, ускользающая обтекаемость, длинные мышцы, как из стекловолокна, ловкие и гибкие движения серфингиста, парус шевелюры, развевающейся на ветру, четкий профиль, подставленный пассатам, беспечное пляжное самолюбование и тридцать слов в загашнике, не считая профессионального жаргона.

– Ну, ведь правда, серфинг, да? – не унимался Жереми.

– Да, похоже, – сдался я.

Итак, Серфинг принялся щекотать ступни Шерифа, чтобы проверить у него рефлекс Бабинского. Взгляды всех собравшихся вперились в большой палец коматозника.