– Он не шевелится, Бенжамен. Они с мамой лежат, прижавшись друг к другу, и не двигаются. Я никогда еще не видела, чтобы тело было таким неподвижным. Как у кошек, когда они борются со смертью.

Но этот кот не умирал. Накрыв его собой, мама согревала его своим теплом. А когда нарушался ритм его дыхания, мамины уста питали его живительным воздухом.

Незаметно каникулы подошли к концу. Клара, Тереза и Жереми вернулись к своим занятиям. Не помню уже, на какой временной работе я тогда пробавлялся, но знаю точно, что я тогда ее забросил: отпуск по состоянию здоровья. Да, один из тех нахлебников, которые прорывают дыру в соцобеспечении и на которых указывает обличающий перст министров… Если наша страна как-нибудь ненароком загнется, это будет моя вина, никак не министров. Но, неизвестно почему, мне казалось, что мое присутствие будет более полезным под крышей нашей лачуги, чем где бы то ни было в другом месте.

Шериф начал потихоньку оперяться.

– Он ест, Бен!

– Cristianos у moros?

– Нет, для этого он еще недостаточно окреп. Он берет грудь.

Мама вскармливала грудью американского еврея, вернувшегося с того света.

– Он выкрутился, Бен: он оживает на молоке нашего неродившегося братика.

– Я знала, что он не умрет, – бросила Тереза, проходя мимо нас.

Вскоре мама и Лауна смогли объявить победоносную войну солитеру. Тварь была спущена в сортир.

И тогда пришла главная новость:

– Он открыл глаза, Бенжамен!

– Он заговорил?

– Нет. Он улыбнулся.

Честно говоря, Шериф так больше и не заговорил, и с тех пор я никогда уже его не видел. Сейчас я прекрасно помню те события, но не могу воскресить в памяти ни его лица, ни голоса. Шериф – это Данность, а не образ.

Как-то воскресным утром мама созвала к себе весь Бельвиль.

– Он ушел, – сказала она.

Она была одна в своей постели. Она объявила нам о его уходе без тени печали.

– Он ушел, но он оставил нам память о себе. Я беременна.

Девять месяцев спустя из чрева нашей матери вышел Малыш. Он долго плакал, увидев белый свет. Эта грусть огорчила и нас тоже. Тереза отнесла это на счет злоключений Шерифа, его отца.

Рабби Разон ободрил нас:

– Первые слезы, – уверил он, – это всегда хороший знак: niсo que no llога no mama!

– И что это значит? – спросил Жереми.

– «Ребенок, который не плачет, не берет грудь», – перевела Тереза.

Рабби Разон поднял Малыша, подставив его солнечному свету.

– Dios que te page, мой малыш!

– «Господь да воздаст тебе», – перевела Тереза.

Малыш и в самом деле был очень маленьким. Рабби Разон, верно, прочитал это сомнение в моих глазах, потому что счел необходимым меня подбодрить:

– Не бойся, Бенжамен, он и так слишком мал, я не стану его укорачивать. Во всяком случае, не сейчас… – прибавил он, ведя свою линию священнослужителя.

– Он и правда очень маленький, – сказала Клара, щелкнув фотовспышкой.

– Так его и назовем, – заявил Жереми.

– Маленький? – спросила Тереза.

– Малыш, – поправил Жереми.

– …малыш? – переспросила Тереза.

– Малыш, – подтвердил Жереми, – с большой буквы. – Да здравствует Малыш!

6

ВСПОМНИТЕ ИСААКА

Лусса слушал меня не перебивая.