— Тетя говорила, что лучший способ не иметь долгов — это всегда платить наличными.

С этими словами он вынул бумажник, чтобы достать деньги. В полуоткрытом бумажнике г-жа де Пьен мельком заметила женский портрет. Макс увидел, что она смотрит, покраснел и поспешил захлопнуть бумажник и вручить деньги.

— Мне бы хотелось взглянуть на этот бумажник… если можно, — сказала она с лукавой улыбкой.

Макс пришел в совершенное замешательство: он что-то невнятно пробормотал и постарался отвлечь внимание г-жи де Пьен.

Первой ее мыслью было, что в бумажнике хранится портрет какой-нибудь красавицы итальянки; но явное смущение Макса и общий колорит миниатюры — это все, что она успела разглядеть, — вскоре зародили в ней другое подозрение. Когда-то она подарила г-же Обре свой портрет, и ей пришло в голову, что Макс в качестве прямого наследника счел себя вправе его присвоить. Ей это показалось верхом неприличия. Сперва, однако, она не подала виду; но когда г-н де Салиньи собрался идти:

— Кстати, — обратилась она к нему, — у вашей тети был мой портрет, мне бы хотелось его разыскать.

— Я не знаю… какой портрет?.. В каком он был роде? — спросил Макс неуверенным голосом.

На этот раз г-жа де Пьен решила не замечать, что он лжет.

— Поищите его, — сказала она насколько могла естественнее. — Вы мне доставите удовольствие.

Если не считать портрета, она была довольна покорностью Макса и надеялась спасти еще одну заблудшую овцу.

На следующий день Макс нашел портрет и принес его ей с довольно равнодушным видом. Он сказал, что портрет этот никогда не отличался особенным сходством и что художник придал ей совершенно неестественную напряженность позы и строгость выражения. С этого дня его визиты стали короче, и он сидел у г-жи де Пьен с хмурым лицом, чего прежде она никогда у него не замечала. Она приписывала это настроение тем усилиям, которые ему приходилось делать над собой поначалу, чтобы исполнить обещанное и бороться с дурными наклонностями.

Недели через две после приезда г-на де Салиньи г-жа де Пьен отправилась, по своему обыкновению, навестить свою призреваемую, Арсену Гийо, которой она за это время не забыла, так же как, надеюсь, и вы, сударыня. Расспросив ее о здоровье и о том, что ей велит делать доктор, и видя, что больная удручена еще больше прежнего, она взялась почитать ей, чтобы та не утомлялась разговором. Бедной девушке было бы, разумеется, приятнее разговаривать, чем слушать то, что ей собирались читать, потому что, как вы сами догадываетесь, книга была весьма серьезная, а Арсена никогда ничего не читала, кроме романов для кухарок. Книга, которую взяла г-жа де Пьен, была книгой душеспасительной; я не стану вам ее называть, во-первых, чтобы не обижать ее автора, во-вторых, чтобы вы не обвинили меня в намерении опорочить все такого рода сочинения. Достаточно сказать, что книга принадлежала перу молодого человека девятнадцати лет и имела своей прямой задачей обращение закоренелых грешниц; что Арсена была очень слаба и что накануне ночью она не могла сомкнуть глаз. На третьей странице случилось то, что случилось бы и при чтении всякой другой книги, серьезной или несерьезной; случилось то, что было неизбежно: а именно, мадемуазель Гийо закрыла глаза и заснула. Г-жа де Пьен заметила это и порадовалась оказанному ею успокоительному действию. Сперва она понизила голос, чтобы не разбудить больную, вдруг замолчав, потом положила книгу и тихонько встала, чтобы выйти на цыпочках, но сиделка, когда являлась г-жа де Пьен, имела обыкновение уходить к привратнице, ибо посещения г-жи де Пьен несколько напоминали посещения духовника. Г-жа де Пьен хотела дождаться возвращения сиделки; а так как не было на свете человека, который бы так ненавидел праздность, как она, то она решила чем-нибудь занять то время, которое ей предстояло провести возле спящей.