Через полчаса начали собираться люди. Какая-то женщина спросила, кто я. «Я здесь по объявлению, — сказал я ей, — я договаривался по телефону».

К моему облегчению, она, похоже, поняла. Показала мне, где переодеться — в углу, отгороженном занавеской. Я вошел туда, и она задернула ее за мной. Я слышал, как она ушла, но все еще стоял неподвижно. Прошла минута, и только тогда я разулся. Аккуратно поставил ботинки, засунул в них носки. Расстегнул рубашку и снял ее; там была вешалка, на нее и повесил. Послышался скрип стульев. Кто-то засмеялся. Неожиданно я понял, что мне уже не так хотелось, чтобы меня увидели. Мне хотелось схватить ботинки и выскользнуть из комнаты, сбежать вниз по лестнице и уйти подальше отсюда.

И что? Я расстегнул молнию на брюках. Тут я задумался: что в данном случае означает «обнаженный»? Они действительно ждали, что я сниму нижнее белье? Я стал размышлять. Что, если они ожидали увидеть меня в нижнем белье, а я выйду с болтающимся сами-знаете-чем? Я достал из кармана объявление. «Обнаженная модель»  — говорилось там. Не будь идиотом, сказал я себе. Это не какие-нибудь любители. Я уже спустил трусы до колен, когда вновь услышал шаги женщины. «У вас там все в порядке?» Кто-то открыл окно; шел дождь, и мимо прямо по луже проехала машина. «Да-да. Я выйду через минуту». Я опустил глаза и увидел пятнышко. Кишечник. Он не перестает меня ужасать. Я снял трусы, скомкал их.

Я подумал: может быть, я все-таки пришел сюда умереть. В конце концов, этот пакгауз я никогда раньше не видел. Может, такими и бывают ангелы. Девушка на улице была бледная-бледная, и как я не заметил. Так вот как смерть меня заберет. Голым в заброшенном пакгаузе. Завтра Бруно спустится, постучит в мою дверь, но никто ему не откроет. Прости меня, Бруно. Я хотел попрощаться. Мне жаль, что я разочаровал тебя, написав так мало страниц. А потом я подумал: моя книга. Кто найдет ее? Неужели ее выкинут вместе со всеми моими вещами? Хоть я и думал, что пишу для себя, но на самом деле хотел, чтобы ее кто-то прочитал.

Я закрыл глаза и вздохнул. Кто обмоет мое тело? Кто произнесет каддиш  над могилой? Я подумал: руки моей матери. Я отдернул штору. Сердце ушло в пятки. Я сделал шаг вперед. Щурясь от яркого света, я стоял перед ними.

Вообще-то гордиться мне особо нечем.

Я слишком легко могу расплакаться.

Я плохо разбираюсь в точных науках.

Я часто не нахожу слов.

Когда другие молятся, я просто шевелю губами.

— Пожалуйста, — женщина, сказавшая мне, где переодеться, указала на тумбу, задрапированную бархатом. — Встаньте здесь.

Я прошел через комнату. Там было, наверное, человек двенадцать, они сидели на стульях и держали свои альбомы. Девушка в большом свитере тоже была там.

— Располагайтесь, как вам удобно.

Я не знал, куда повернуться. Они сидели кругом, куда ни повернешься, кому-то придется смотреть на мою ректальную часть. Я решил остаться как стоял. Я опустил руки и уставился на пятно на полу. Они взялись за карандаши.

Ничего не происходило. Зато я чувствовал бархат ступнями ног, чувствовал, как волоски у меня на руках встают дыбом, а пальцы тянут вниз, как десяток маленьких гирь. Я чувствовал, как мое тело пробуждается под взглядом двенадцати пар глаз. Я поднял голову.

— Постарайтесь не шевелиться, — сказала женщина.

Я уставился на трещину в бетонном полу. Слышно было, как их карандаши шуршат по бумаге.