Он пытался молиться, но знакомые слова больше не приносили успокоения.
Однажды движение прекратилось. Стояли долго, и с каждой минутой внутри металлической будки становилось все жарче.
— Живьем удушить хотят, — пробормотал Селим. Он давно уже снял рубашку, но не помогло — по смуглой коже катились градины пота.
Но видимо кандагарцы не планировали уморить пленников, потому что дверь открылась и им позволили покинуть железную душегубку.
— Ну и вонища. — Сказал кто-то. — Варвары…
— Ужасное состояние…
— Выговор… материал поврежден…
— Проблемы с доставкой…
Голосов было несколько, но в голове Фомы они сливались в одно сплошное жужжание, окрашенное в бело-синие тона. Периодически из этого жужжания выползали отдельные слова и даже фразы, но значение их ускользало.
А вокруг все бело-синее. Или вообще белое, чистое, как первый снег.
Снег выпадал в ноябре или декабре, тонкий-тонкий слой, если проснуться рано, то можно застать чистый ковер из белого снега. Это уже потом на ковре появляются следы, которые уродуют совершенную белизну, привнося в нее серые или черные пятна.
Отец-ключник проверял ворота… галки лениво прохаживались по двору, выискивая хлебные корки… рабы таскают дрова и воду для монастырской кухни…
Фома настолько углубился в воспоминания, что почти не обращал внимания на происходящее вокруг. Только когда одежду отобрали, почувствовал нечто вроде стыда, но вялого, придавленного болью и общим оцепенением. Лучше думать про снег, чем про то, что нагота неприлична.
Снег холодный. Когда-то давно… очень давно, Фома отламывал длинные, прозрачные сосульки, и грыз их, чтобы не так сильно хотелось есть.
Выдали одежду — белые, длинные балахоны. Селим поначалу отказался надевать, но несколько точных ударов — охрана пристально следила за действиями узников — заставила его переменить мнение. И снова потянулись однообразные дни.
Фома точно запомнил момент, когда очнулся. Он лежал на странной низкой кровати, сверху белый потолок, слева — зеленая стена, а по тонкой трубочке, вокнутой в его руку, ползут темно-красные капли крови. Кажется, он закричал, поскольку сразу прибежала охрана, а за ней — люди в снежно-белых одеждах. В плечо кольнуло, и Фома провалился в удушающее-мягкий, словно тополиный пух, сон.
Сон закончился в камере. Мягике стены и прикрученные к полу кровати. В двери — узкое окошко. А окна наружу нет.
— День или ночь? — Собственный голос был чужим, хриплым и неприятным.
— Очнулся.
Селим был бледен, подавлен и вообще выглядел настолько непривычно, что Фома с трудом узнал его.
— Где мы?
— Кандагар. Территория Пятого Улья. А ты вовремя очнулся. — Селим лежал на кровати, уставившись в потолок, на Фому не смотрел и вообще казалось, что разговаривает он сам с собой.
— Почему?
— Завтра к матке ведут… умирать, а одному как-то скучно…
До Орлиного гнезда добрался без проблем. После разговора с Коннован остался неприятный осадок, но пройдет, эмоции постфактум лучше, чем эмоции в процессе беседы, беседе мешающие. А с заданием она справится. Или нет. Будет печально, если нет.
А ночь нынче злая. Темное небо, затянутое низкими седыми тучами, полная луна с красноватым отливом, черные шпили Орлиного гнезда и удивительно мирный на общем фоне желтый свет в окнах. В замке не должно быть света, в замке вообще не должно быть ни следа жизни, однако же…
Шаги казались нарочито громкими, но красться к собственному дому на цыпочках Карл не собирался, пусть даже подобная неосторожность граничила с откровенной глупостью. |