– Подождите! – закричал он. Приблизившись, он погладил меня по щеке. – Солнышко мое, прости. Я приехал, как только узнал…

Пайпер похлопала Шона по плечу.

– Вы и вдвоем управитесь, – сказала она и отошла, успев на прощание сжать мою руку.

И Шон оказался совсем рядом, и ладони его согревали мне плечи, и гимны его слов отвлекали меня от происходящего. Доктор дель Соль тем временем занесла скальпель.

– Ты так меня напугала! О чем вы с Пайпер вообще думали, когда помчались сюда сами?

– О том, что ребенок не должен рождаться в кухне.

Шон покачал головой.

– Могло случиться что‑то ужасное…

Меня дернуло по ту сторону занавески – и я, затаив дыхание, отвернулась. Тогда‑то я и увидела увеличенный снимок УЗИ, сделанный на двадцать седьмой неделе, увидела семь твоих сломанных косточек, рогалики твоих тоненьких конечностей, загнутые внутрь, как панцирь улитки. «Что‑то ужасное уже случилось», – подумала я.

А потом ты кричала, хотя тебя держали осторожно, словно облачко сахарной ваты. Ты плакала, но не так, как положено плакать обычным младенцам. Ты плакала от чудовищной боли – словно тебя рвали на части.

– Аккуратней, – велела доктор дель Соль акушерке. – Нужно поддерживать весь…

Послышался щелчок, словно от лопнувшего пузырька, и, хотя я сама не могла в это поверить, ты заплакала еще громче.

– О боже… – прошептала акушерка, готовая впасть в истерику. – Что это сломалось? Это я виновата?

Я пыталась рассмотреть тебя, но видела только красную полоску рта и рубиновое полыхание щек.

Врачебный консилиум, созванный тут же, не смог тебя успокоить. Наверное, до того самого момента, когда ты зарыдала, я отказывалась верить всем этим УЗИ и анализам, врачам и медсестрам. До того самого момента, когда ты заплакала, я сомневалась, что смогу тебя полюбить.

Шон заглянул через плечи столпившихся докторов.

– Она – просто идеал, – сказал он, оборачиваясь ко мне, но его слова заискивающе помахивали хвостиком, как собака, ждущая одобрения хозяйки.

Идеальные дети не кричат так истошно, что у тебя разрывается сердце. Идеальные дети кажутся идеальными внешне и являются идеальными внутри.

– Не трогайте ее за руку, – пробормотала медсестра.

Вторая возразила:

– Как же я ее тогда спеленаю?

Тут их спор прервался твоим воплем – ты взяла неслыханную ноту.

«Уиллоу», – прошептала я. Мы с твоим папой сошлись на этом имени, хотя его пришлось довольно долго убеждать. «Мне не нравится, – упорствовал он. – Уиллоу – это «ива», а ивы плачут». Но я хотела, чтобы в твоем имени содержалось доброе пророчество, чтобы тебя защищало дерево, которое гнется, однако никогда не ломается.

«Уиллоу», – прошептала я снова, и ты услышала меня сквозь какофонию галдящих медиков, гул аппаратов и слепящую боль во всем теле.

«Уиллоу», – сказала я уже громче, и ты повернулась на звук, как будто я смогла обнять тебя своим голосом.

«Уиллоу», – сказала я, и в тот же миг ты перестала плакать.

Однажды, когда я была на пятом месяце, мне позвонили из ресторана, где я раньше работала. Мать главного кондитера сломала ногу, а в тот вечер к ним должен был пожаловать ресторанный критик из газеты «Бостон Глоуб». И как бы нагло и неуместно ни прозвучала эта просьба, не могла бы я заскочить на минутку и быстренько испечь шоколадный «наполеон», тот самый, с мороженым со специями, авокадо и банановым крем‑брюле?

Признаюсь, я поступила как законченная эгоистка.