А потом мы проехали Юстон, и половина вагона вышла. А потом поезд остановился в тоннеле, и стало…

(Восстановительные работы уже ведутся, – прошептал чужой голос у меня в голове.)

На этот раз, когда поезд затормозил, подъезжая к Юстону, я задумался: «Может, я схожу с ума?» У меня было странное чувство, что я попал в видеозапись, которую гоняют рывками вперед-назад. Я как будто попал во временную петлю. Я это осознавал, но не мог ничего изменить. Не мог вырваться из этой петли.

Чернокожая девушка, сидевшая рядом со мной, вынула из блокнота листок и передала его мне. На листке было написано: МЫ ВСЕ УМЕРЛИ?

Я пожал плечами. Я не знал, что происходит. Это было нормальное объяснение. Не хуже любого другого.

Мир поблек и стал белым.

У меня под ногами не было пола, над головой тоже не было ничего. Никакого ощущения пространства, никакого ощущения времени. Я был в некоем белом месте. И я был не один.

– Опять ты? – сказал человек в роговых очках с толстыми стеклами и дорогом элегантном костюме, может быть, даже от Армани. – Большой парень. Мы же только что виделись.

– Не только что, – сказал я.

– Полчаса назад. Когда в центральный процессор попал снаряд.

– В магазине ковров? Это было давно. Полжизни тому назад.

– Тридцать семь минут назад. С тех пор мы работаем в ускоренном режиме, ставим «заплаты» где можем и пытаемся все наладить.

Я спросил:

– Кто запустил этот снаряд? Русские? Иранцы?

– Инопланетяне, – ответил он.

– Хорошая шутка.

– Это не шутка. Мы уже триста лет засылаем в космос исследовательские зонды. Похоже, кто-то нас отследил. Мы узнали об этом, когда ударил первый снаряд. На ликвидацию последствий ушло больше двадцати минут. Поэтому мы и включили ускоренный режим обработки данных. У тебя не было ощущения, что последние десять лет пролетели, как одно мгновение?

– Да, наверное, было.

– Теперь ты знаешь почему. Мы работаем в ускоренном режиме, пытаясь поддерживать реальность в привычном виде, пока основная нагрузка лежит на сопроцессоре.

– И что вы намерены делать?

– Контратаковать. Мы собираемся уничтожить их базу. Но, боюсь, это займет какое-то время. У нас нет подходящих машин. Их еще надо построить.

Окружающая белизна пошла пятнами. Сперва – бледно-розовыми, потом – тускло-красными. Я открыл глаза. В первый раз. Это был мощный удар по визуальным рецепторам. Взгляд задохнулся, если так можно сказать о взгляде.

Мир был резким, насыщенным, темным и странным. Мир был словно сплетение ярких нитей. Мир за гранью возможного, в котором не было смысла. Ни в чем не было смысла. Реальность и сон, явь и кошмар, слитые воедино. Так продолжалось, наверное, секунд тридцать, и каждая ледяная секунда была, как маленькая вечность.

А потом мы проехали Юстон, и половина вагона вышла...

Я разговорился с чернокожей девушкой, сидевшей рядом. Ее звали Сьюзен. Уже через пару недель она переехала ко мне.

Время шло. Даже не шло, а летело, Вероятно, я стал чувствительным к ходу времени. Может быть, я просто знал, где искать – знал, что есть что-то, что надо искать, хотя и не знал, что именно.

Однажды я рассказал Сьюзен кое-что из того, как оно представлялось мне – что мир, окружающий нас, нереален. Что мы просто детали, подключенные к единой цепи, элементы процессора или дешевых схем памяти в некоем гигантском компьютере размером с мир, и наша жизнь – это лишь коллективная галлюцинация, которую нам показывают, как кино, чтобы мы были счастливы и довольны, и мы как будто живем и общаемся друг с другом, о чем-то мечтаем, к чему-то стремимся и при этом используем ту малую часть мозга, которую еще не задействовали они – кто бы ни были эти они – для обработки цифровых данных и хранения информации.