Я сказал:

— Хорошо, — и вернулся в гостиную. — Мне надо сбегать навестить Мими. Она говорит, что в безвыходном положении и ей нужна помощь.

Нора усмехнулась.

— Смотри у меня. Она извинения просила, что ли? У меня просила.

— Да, единым духом выпалила. Дороти дома или еще у тети Алисы?

— Гилберт говорит, еще у тети. Ты надолго?

— Дольше чем надо не задержусь. Скорее всего, Йоргенсена сцапали, и она хочет знать, нельзя ли как-нибудь это дело уладить.

— Что с ним могут сделать — конечно, если он эту самую Вулф не убивал?

— Могут старые грехи припомнить — угрозы в письмах, попытки вымогательства. — Я оторвался от стакана и задал вопрос — и Норе, и самому себе: — Интересно, знаком ли он с Нунхаймом? — Я подумал над этим, но ничего большего, чем отдаленная возможность, у меня из этого не выходило. — Ну ладно, я пошел.

XVIII

Мими встретила меня с распростертыми объятиями.

— Ужасно, ужасно мило, что вы меня простили, но, Ник, вы же всегда были ужасно милы. Не знаю, что на меня нашло в тот вечер.

Я сказал:

— Забудем об этом.

Она была розовей обычного, а напряженные лицевые мускулы делали лицо моложе. Ее голубые глаза сильно сверкали. Она ухватила меня за руки своими холодными руками и вся напряглась от волнения — но какого рода было это волнение, я не мог определить.

Она сказала:

— И со стороны вашей жены ужасно мило…

— Забудем об этом.

— Ник, а что могут сделать, если утаишь доказательство чьей-то виновности в убийстве?

— Могут признать соучастником — это называется «соучастие в сокрытии следов преступления», — если захотят, конечно.

— Даже если передумаешь и добровольно отдашь эти доказательства?

— Могут и тогда, только обычно так не поступают.

Она окинула взглядом комнату, словно желая удостовериться, что в ней больше никого нет, и сказала:

— Джулию убил Клайд. Я нашла улику и утаила ее. Что теперь со мной сделают?

— Скорей всего, ничего, только взбучку устроят, если, конечно, сами эту улику передадите. Он как-никак был вашим мужем. Вы достаточно близки, и ни один суд присяжных не обвинит вас в том, что вы пытались выгородить его, разумеется, если у них не будет оснований считать, что вы руководствовались какими-то другими мотивами.

Она спросила спокойно и неторопливо:

— А у вас, значит, есть такие основания?

— Не знаю, — сказал я. — По-моему, вы, скорее всего, намеревались использовать эту улику, чтобы выкачать из него деньги, как только вам удастся связаться с ним, а теперь возникло еще что-то, и вы решили передумать.

Сжав зубы и оскалившись, она выкинула вперед правую руку, сложенную наподобие кошачьей лапы, ей очень хотелось добраться до моего лица своими длинными заостренными ногтями. Я успел перехватить ее руку и заметил, стараясь придать голосу грусть:

— Женщины ожесточаются. Только что я расстался с одной, которая швырнула в человека сковородкой.

Она рассмеялась, не меняя, однако, выражения глаз.

— Вы всегда были обо мне самого худшего мнения, не так ли?

Я разжал руку, и она принялась тереть запястье, хранившее следы моих пальцев.

— Кто же это швырнул сковородкой? — спросила она. — Я ее знаю?

— Если вы имеете в виду Нору, так это не она. Виктора-Кристиана Роузуотер-Йоргенсена уже арестовали?

— Что?!

Я поверил ее изумлению, и сам в свою очередь изумился — и тому, что изумилась она, и тому, что поверил.