Она безмятежно улыбнулась и спросила:

— Вы действительно считаете меня способной на все?

— Это не имеет значения, — сказал я. — А вот что для вас должно иметь значение, так это то, что вы имеете шанс окончить свои дни в какой-нибудь тюрьме.

Она негромко, но страшно вскрикнула, и на ее лице появилось выражение панического ужаса, которое не шло ни в какое сравнение с выражением страха, царившем на нем минуту назад. Она схватила меня за лацканы, прильнула к ним и залопотала:

— Не надо, пожалуйста, не надо так говорить. Скажите, что это не так, что вы так не думаете. — Она вся дрожала, и мне пришлось поддержать ее, чтобы она не упала.

Гилберта мы и не слышали, пока он не кашлянул и не спросил:

— Мама, ты нездорова?

Она медленно сняла руки с моих лацканов, отступила на шаг и сказала:

— Твоя мать глупая женщина. — Она все еще дрожала, но улыбнулась мне и сказала, якобы игриво: — Вы просто зверь — так меня напугали.

Я попросил прощения.

Гилберт положил пальто и шляпу на кресло и с вежливым интересом посмотрел на каждого из нас поочередно. Когда стало ясно, что никто из нас ничего ему рассказывать не собирается, он еще раз кашлянул и сказал:

— Ужасно рад вас видеть, — и подошел ко мне, протягивая руку.

Я сказал, что рад видеть его.

Мими сказала:

— У тебя утомленные глаза. Опять поди весь день читал без очков? — Она покачала головой и сказала мне: — Он такой же неразумный, как и его отец.

— Об отце что-нибудь слышно? — спросил он.

— После той ложной тревоги с самоубийством — ничего, — сказал я. — Ты, надеюсь, слышал, что тревога ложная?

— Да. — Он замялся. — Перед вашим уходом мне хотелось бы поговорить с вами несколько минут.

— Обязательно.

— Дорогой мой, а почему не сейчас? — спросила Мими. — У вас такие тайны, что я их и знать не должна? — Голос у нее был довольно беззаботный, и дрожать она перестала.

— Тебе будет неинтересно. — Он взял пальто и шляпу, кивнул мне и вышел из комнаты.

Мими вновь покачала головой и сказала:

— Я совсем не понимаю моего мальчика. Интересно, как он истолковал нашу немую сцену? — Особого беспокойства она не проявляла. Помолчав, она добавила, уже более серьезно: — Почему вы так сказали, Ник?

— Что вы кончите…

— Нет, пустяки. — Она передернулась. — Не желаю этого слышать. Вы не могли бы остаться на обед? Я скорее всего буду совсем одна.

— К сожалению, не смогу. Так что за улику вы нашли?

— Я действительно ничего не находила. Я сказала неправду. — Она приняла серьезный вид, нахмурилась. — Не смотрите на меня так. Это и в самом деле была неправда.

— И вы за мной послали только за тем, чтобы наврать мне? — спросил я. — Тогда почему же переменили решение?

Она хихикнула.

— Должно быть, я действительно вам нравлюсь, Ник, раз вы всегда со мной такой противный.

Постичь такой ход мысли мне было не под силу.

Я сказал:

— Ладно. Узнаю, чего хочет Гилберт, и побегу.

— Лучше бы вы остались.

— Извините, не могу.

— Вторая дверь на… Они действительно арестуют Криса?

— Это зависит от того, как он будет отвечать на их вопросы, — сказал я. — Если хочет остаться на воле — придется говорить начистоту.