— Кончайте ко мне цепляться!

— Ладно, и ступайте к черту, — сказал я. — К вам в гости я не напрашивался. — Я направился за пальто и шляпой.

Она устремилась за мной и схватила за руку.

— Пожалуйста, Ник, простите. Это все мой мерзкий характер. Не понимаю, с чего я…

Вошел Гилберт и сказал:

— Я немного пройдусь с вами.

Мими недовольно уставилась на него.

— Подслушивал.

— А что делать, раз ты так орешь? — спросил он. — Денег немного можно?

— И мы не договорили, — сказала она.

Я посмотрел на часы.

— Мне пора, Мими. Поздно.

— Вы вернетесь, когда покончите с делами?

— Если не слишком поздно будет. Не ждите меня.

— Я буду ждать, — сказала она. — Как бы поздно ни было.

Я сказал, что постараюсь обернуться. Она дала Гилберту денег. Мы спустились.

— Я подслушивал, — сказал Гилберт, когда мы вышли из дому. — Я считаю, что глупо не подслушивать, когда есть возможность, тем более, когда занимаешься изучением людей, потому что они не совсем такие, если находишься рядом с ними. Люди недовольны, когда узнают про это, но, — он улыбнулся, — полагаю, что птицам и животным тоже не по вкусу, что натуралисты шпионят за ними.

— Много услышал? — спросил я.

— О, достаточно, чтобы понять, что ничего важного я не пропустил.

— И что же ты об этом думаешь?

Он надул губы, наморщил лоб и рассудительно сказал:

— Трудно сказать определенно. Иногда мама умеет хорошо скрывать, но хорошо выдумывать она не может. Странная вещь — вы, наверное, замечали, — те, кто больше всех лжет, обычно лгут очень неуклюже, и обмануть их легче легкого. Можно было бы думать, что они всегда очень чутко реагируют на ложь, но оказывается так, что они-то как раз и верят всему, чему угодно. Вы, вероятно, это заметили?

— Да.

— Я вот что хотел сказать вам. Крис сегодня дома не ночевал. Поэтому мама и раздражена больше обычного, и когда я сегодня утром вынимал почту, для него было письмо, и мне показалось, что в нем что-то важное, и распечатал его над паром. — Он вынул письмо из кармана и протянул его мне. — Вы бы прочли его, а потом я снова заклею и подложу в завтрашнюю почту на тот случаи, если он вернется, хотя я сомневаюсь.

— Почему? — спросил я, взяв письмо.

— Ну, он же на самом деле Роузуотер.

— Ты ему об этом говорил что-нибудь?

— Не имел возможности. Не видел его с тех пор, как вы мне сказали.

Я посмотрел на письмо, которое держал в руках. На конверте стоял штамп: «Бостон, штат Массачусетс, 27 декабря 1932 г.», адрес был записан неустойчивым, похожим на детский, женским почерком. Адресовано оно было мистеру Кристиану Йоргенсену, «Кортленд», Нью-Йорк, штат Нью-Йорк.

— Почему же ты открыл его? — спросил я, вынимая письмо из конверта.

— Я не верю в интуицию, — сказал он, — но, наверное, есть какие-то звуки, запахи, что-то в почерке. Проанализировать это нельзя, даже осознать трудно, но иногда это влияет. Я не знаю, что это такое. Я просто почувствовал, что в нем может быть нечто важное.

— И часто у тебя возникают такие чувства по поводу чужих писем?

Он скользнул по мне глазами — не насмехаюсь ли? — а потом сказал:

— Не часто, но мне и раньше приходилось вскрывать их. Я же говорил, что занимаюсь изучением людей.