— Другой возможности может и не быть.

— Я понимаю.

— Ты должна повести себя не только так, чтобы он тебя трахнул. Хотя это тоже очень важно. Ты должна постараться стать его другом, наперсником. Нужно, чтобы он раскрыл перед тобой душу. Чтобы я понял, что его занимает. А еще лучше вернуть его мозги к реальной жизни. Такой, какой мы тут все живем. А это будет не просто. Как думаешь, справишься?

— Я постараюсь.

— Да уж, постарайся, детка. Только еще одно: прежде чем ты к нему подойдешь, тебя осмотрит врач. Я должен быть уверен, что ему ничего не грозит и тебя можно спокойно трахать. Надеюсь, ты не возражаешь против осмотра?

Несколько мгновений Марина молчала. Внезапно ее лицо стало пунцовым.

— Я согласна, — скорей прошептала, чем произнесла она.

17

Шаповалов смотрел, как небольшой самолет идет на посадку. Вот он коснулся колесами земли, покатился по посадочной полосе и, наконец, остановился.

Шаповалов двинулся по летному полю к самолету. Сына он не видел более полугода. Но никакого прилива отеческих чувств сейчас не испытывал. Если что он и испытывал, то опасение, что добром их общение не кончится. Все последние разы, когда они оказывались вместе, ничего хорошего из этого не выходило. Нет, они не ссорились, но уж лучше бы ссорились. Между ними царило холодное и тотальное непонимание. Филипп мог находиться рядом с ним, но при этом за целый час не сказать отцу ни слова. Причем, сам он никогда первым не заговаривал, отвечал же на вопросы вежливо, но набором ничего не значащих выражений. Это доводило Шаповалова почти до исступления, но он понимал, что если даст волю своим чувствам, то окончательно и бесповоротно проиграет поединок. А он сознавал, что это может быть самый важный для него поединок, который обязан выиграть. При этом Шаповалов иногда ловил себя на странной мысли, что этот поединок важен для него не только потому, что в нем участвует сын, а имеет большое значение сам по себе, вне зависимости от того, кто стоит по ту сторону баррикады. Эта битва двух разных миров. Но к какому миру принадлежал Филипп, Шаповалов не представлял, хотя узнать и хотел и пытался. Но все попытки не увенчались успехом. Более того, он уже догадывался, что и не увенчается, Филипп не пустит его к себе. И единственный шанс попасть в эту заповедную зону — через другого человека.

Шаповалов подумал о Марине. Верно ли он поступил, что поручил эту ответственную миссию практически незнакомому ему человеку. Он даже не удосужился собрать о ней хоть каких-то сведений. Эта мысль пришла к нему совершенно спонтанно, когда он увидал ее утром на корабле. В конце концов, решил он, Филиппа все же природа создала мужчиной. И когда-то у него должны проснуться все присущие этому полу инстинкты. А если к тому же помочь им это сделать…

Мысли Шаповалов вдруг прервались, он увидел, как по трапу спустился Филипп и быстро пошел ему на встречу. Невольно он залюбовался сыном: среднего роста, тонкий, как тростиночка, с красивым смуглым лицом, на котором выделяются большие черные глаза. Он был копия своей матери, которая была настоящей красавицей. Парню повезло, что он пошел внешностью в нее; пошел бы в него, был бы таким же неприглядным. Да только что толку.

Шаповалов не очень уверенно направился навстречу сыну. И тем больше сокращалось между ними расстояние, тем сильней замедлялись его шаги.

Шаповалов остановился в метре от Филиппа. Его раздражало то, что он не знал, как себя вести даже в такой, казалось бы, простейшей ситуации: обнять ли сына, поцеловать ли, или ограничиться рукопожатием. Филипп же смотрел на отца точно так же, как бы смотрел на чужого человека. И даже не порывался поприветствовать его.

Шаповалов протянул ему руку, Филипп подал свою. Они обменялись рукопожатием. Затем Шаповалов сделал жест, отдаленно напоминающий объятия.