Я не раз побывал в местах боев Западного фронта и убедился, с какой легкостью мы предаем забвению историю: лишь крошечная табличка напоминает посетителям занимающего две комнаты музея Альбера, что в войне 1914–1918 годов участвовали не только французы, но и представители других народов; местные жители, с которыми я разговаривал, удивлялись, услышав, что в ней сражались и британцы. В апреле я отправился на линию фронта, проходившую вдоль Соммы, прихватив с собой полученную в Британском военном музее карту. Мне давно хотелось узнать, что представляли собой печально знаменитые места до того, как приобрести свои нынешние страшные имена: оживленный порт Хиросима, заброшенные сарайчики в прелестном городке в предгорье Карпат, известном как Освенцим. На что походила Сомма, пока не стала «той самой Соммой»? Если сюжетом книги будет рассказ о том, как далеко человек может зайти душой и телом в деле убийства, тот же вопрос в ней должен быть поставлен и в отношении любви. Я с самого начала решил, что действие первой части книги будет разворачиваться в мирное время и состоять из живых сцен, предвестниц близящейся — что было известно мне, но не персонажам книги, — катастрофы с множеством смертей и увечий. Я остановился в скромной гостиничке на ферме, расположенной на берегу Анкра, непосредственно за линией британских окопов. Я чувствовал, что почти приблизился к местам событий, но искра все никак не высекалась — я так и не мог постичь, что именно мой англичанин забыл в этой сельской глуши. В отчаянии я вернулся в тоскливый Амьен — радиомузыка на улицах, унылый кафедральный собор. В разделе «Достопримечательности» туристская брошюра сообщала, что после опустошений, причиненных двумя мировыми войнами, от города почти ничего не осталось, однако мне не терпелось посетить его знаменитые водные сады.

Я сидел с десятком других туристов в плоскодонном ялике и, подавленный, размышлял, удастся ли мне когда-нибудь написать эту книгу. А потом увидел крысу на берегу канала, подпертом досками, — строители окопов называли их «шелевкой». Вдоль воды тянулась гниющая растительность, и внезапно я оказался там, в жарких послеполуденных часах 1910-го; я ощутил, как женщина прижимается ногой к ноге своего любовника, как грядущая война отбрасывает тень на подернутые ряской каналы, от которых веяло сыростью. Экскурсия закончилась, я торопливо вернулся к оставленной у собора машине, достал из бардачка лист бумаги и записал: Изабель, красная комната, приемная дочь-подросток, сцена в постели… А потом свернул на соседнюю улицу, бульвар дю Канж, и увидел строгих очертаний крепкий увитый плющом дом, в котором эта сцена произойдет; конечно, Стивен будет никаким не фермером, он будет работать на текстильной фабрике, столь естественно связывающей Амьен с Англией. В тот вечер за ужином в пансионе напыщенный постоялец отпустил пару снисходительно-одобрительных реплик в адрес хозяйки, а потом с напускной застенчивостью запел; его пухленькая жена взирала на него с одобрением. Казалось, все вокруг меня так и просится в роман.

Я провел несколько дней в прогулках по берегу Анкра, вдоль линии британского фронта, видел жалкий клочок земли, который англичане отбили при наступлении, унесшем за один день жизни шестидесяти тысяч человек. Я проводил долгие часы на маленьких кладбищах. Не знаю, что я искал, я просто впитывал в себя этот мир, возможно, надеясь обрести право описать его. Временами меня душили ярость и гнев; временами я чувствовал, как моя унаследованная с детства холодная целеустремленность леденеет; а временами — под весенним солнцем, среди надгробий — на меня снисходили странный покой и легкость, как будто я сидел в компании друзей.