— Ты водишь, как баба, — заметил Альби с заднего сиденья.

Корриган уперся лбом в руль и захохотал, однако не убрал ноги с педали тормоза.

Загудели машины сзади. Адский вой. Даже воздуху было душно от ненависти.

— Поехали, парень, поехали! — крикнул Альби. — Двигай эту развалину!

Корриган снял ногу с педали и потихоньку направил фургон к детской площадке у церкви Девы Марии, где выкатил стариков в скудную тень.

— Свежий воздух, — сказал он.

Старики сидели чопорно, как стихи Ларкина. Старухи казались потрясенными: оглядывали площадку и качали головами на ветру. Детишки съезжали с горок и карабкались по лесенкам, по большей части смуглые или чернокожие.

Альби умудрился откатить свое кресло в дальний угол, вытащил стопку бумажек. Склонился над ними, зачеркал карандашом. Я присел на корточки рядом:

— Что у тебя там, старина?

— Не твое собачье дело.

— Шахматы, что ли?

— А ты играешь?

— Еще бы.

— Есть разряд?

— Что?

— Пшел вон отсюда! Ты тоже баба.

Корриган подмигнул мне с края площадки. То был его мир, и брат его попросту обожал.

В приюте старикам собрали сухой паек, но Корриган перешел через дорогу в местную лавчонку за чипсами, сигаретами и холодным пивом для Альби. Желтый навес. Автомат со жвачкой тремя цепями прикован к рольставням. На углу — опрокинутый мусорный бак. Мусорщики бастовали еще весной, но до сих пор не все прибрали. По водостокам шныряли крысы. В дверных проемах угрожающе маячили парни в майках. Видно, знали Корригана, и он замысловато пожал им руки, заходя в лавку. Внутри задержался, потом вышел с бурыми бумажными пакетами. Один громила хлопнул его по спине, ухватил за плечо, притянул ближе.

— Как тебе это удается? — спросил я. — Почему они с тобой заговаривают?

— А почему нет?

— Ну, они же вроде как бандиты.

— Я для них обычный фраер.

— И не боишься? Вдруг там ствол, я не знаю, выкидной нож?

— А чего бояться?

Вместе мы загрузили старичье обратно. Корриган выжал газ и подъехал к церкви. Старики заранее голосовали — в церковь или в синагогу. Стены размалеваны граффити: белые, желтые, красные, серебристые. Бригада 173. Грако 76. Витражи побиты камешками. Даже крест наверху в надписях.

— Живой храм, — сказал Корриган.

Престарелый еврей выкатываться отказался. Сидел, опустив голову, не говоря ни слова, шуршал листочками. Корриган распахнул заднюю дверцу, перекинул ему по сиденью еще одно пиво.

— Нормальный мужик наш Альби, — сказал мой брат, отходя от фургона. — Целыми днями только и сидит над шахматными задачами. Был гроссмейстером или вроде того. Приехал из Венгрии, оказался в Бронксе. Отправляет их почтой куда-то, партий по двадцать за раз. Играть может с завязанными глазами. Только шахматы и держат его на плаву.

Он помог остальным выехать из фургона, и мы одного за другим покатили их к церкви. К главному входу вели разбитые ступени, но за углом у ризницы Корриган припрятал пару длинных досок. Выложил их параллельно друг другу и покатил кресла наверх. Под колесами концы досок задрались, и мне вдруг показалось, что кресла едут к небесам. Но Корриган подтолкнул, и доски шлепнулись обратно. Брат был полностью в своей тарелке. Глаза лучились. В нем проглянул прежний Корриган — девятилетний мальчишка в Сэндимаунте.

В церкви он оставлял стариков у купели со святой водой, пока все не выстроились. Готово.

— По мне, так лучшая часть дня, — сказал Корриган.