— Веди уже себя как взрослая.

— А как насчет денег? — спрашиваю я.

— Говорю же, ты получишь их обратно. Не надо только изображать, что дело в деньгах, Эм, ладно? Когда успокоишься, позвони мне на работу, выберем время и обсудим условия нашего расставания. У тебя же есть адвокат?

— Адвокат?

— Для развода. Мой адвокат с тобой свяжется, и вы сможете все обсудить.

Джим открывает входную дверь. Ничего из сказанного или сделанного им не имеет никакого смысла, но мое сердце все равно разбито.

— Всего хорошего, Эмма, — бормочет он, прежде чем закрыть за собой дверь.

И тут я лишаюсь чувств.

* * *

Не знаю, сколько я пролежала вот так в отключке на жестком деревянном полу прихожей, но когда ко мне возвращается сознание, солнце уже взошло. Я встаю на четвереньки, хватаюсь за угол столика, чтобы подняться, потом медленно бреду в кухню, чувствуя себя разбитой и израненной. Сажусь за стол, опускаю голову на руки и начинаю плакать. Я никогда в жизни так не плакала, даже когда умерла мама.

Мне не понять, что происходит, да еще после испытаний, через которые мне пришлось пройти. Я была так близка к тому, чтобы стать свободной — свободной для счастья, для того, чтобы меняться к лучшему, на самом деле меняться, — и ради чего?

Я вспоминаю про таблетки в сумочке. Вот что я сделаю! И записку непременно оставлю, чтобы Джим, козел, наверняка знал, что я умираю из-за него. Газеты раздуют из этого целую сенсацию. Я уже мысленно составляю предсмертную записку: «Дорогой, я не могу больше терпеть твою жестокость. Моя жизнь стала невыносимой. Я делала все, что могла, лишь бы ты был счастлив. Я отдала тебе все, что у меня есть: свою любовь, заботу, поддержку и, конечно, все свои деньги, стоило тебе только попросить — все деньги до последнего цента с продажи романа, того самого, который я посвятила тебе, помнишь? Но все эти жертвы, на которые я охотно пошла, ничего для тебя не значат».

Фантазии, как письмо напечатают в газетах, очень меня бодрят, ведь я, конечно, найду способ сделать так, чтобы оно попало в лапы журналистов. Может, разошлю им копии по электронке. Или это будет выглядеть странно? Вероятно, лучше послать сообщение Фрэнки, чтобы он приехал и нашел меня, например: «Я приняла всю упаковку таблеток». Он сразу примчится, спасет меня, найдет записку…

Нет. Не бывать этому. Я столько сделала для этого мужчины, своего мужа, как вам такое клише? Я действительно отдала ему все деньги, заработанные с таким трудом — у меня есть полное право об этом заявить; мало кто приложил столько усилий, чтобы добиться положения в обществе и финансового успеха.

Надо взять себя в руки. Я иду наверх, принять душ и переодеться. Выполняю привычные действия, не думая о последних нескольких часах, о том, что недавно совершила. Все мысли — только о настоящем. После того, через что я прошла, нельзя позволить кому-то, и уж тем более этой Элисон, одержать надо мной верх.

Бедняжка Элисон, она совсем меня не знает. Понятия не имеет, кто я такая и на что способна.

Надо же, я даже прокручивала в голове мысль, что Джим может меня оставить, с ухмылкой думаю я. Как будто у меня нет права выбора! Похоже, убийство сродни рождению ребенка или появлению домашнего животного: когда совершаешь его впервые, оно совершенно меняет твою жизнь. А дальше все как бы идет само собой. И вовсе не кажется таким большим делом. Да бога ради, я уже двух человек убила, и, если честно, весьма неплохо справилась, пусть это и только мое мнение.

Элисон Викарс.

Меня почти потряхивает от возбуждения, когда я сажусь в такси, вооружившись ее адресом. Пока еще не знаю, что буду делать, но, сказать по правде, у меня отлично получается импровизировать.

* * *

Я выхожу из такси и сразу замечаю ее, Элисон, — она стоит возле своего дома и снимает замок со своего велосипеда.