А я думала о том, как Фрэнки только что назвал меня юморной. Виду я не подала, но его замечание немного меня задело. Получается, до сих пор он считал меня скучной? Впрочем, на самом деле я совершенно точно знала, о чем он, и это заставило призадуматься, как воспринимают меня в последние годы те, кто смотрит со стороны. Раньше-то я была и юморной, и остроумной — а все потому, что уютно чувствовала себя в собственной шкуре и легко позволяла себе непринужденность. Но каким-то образом жизнь мало-помалу развеяла мою беспечную уверенность в себе, и теперь я неизменно осторожна, хожу на цыпочках, и в результате приобретенная сдержанность приросла ко мне, как вторая кожа.

Однако, похоже, маленький огонек моего прежнего «я» не угас окончательно, и вот оно вырвалось наружу, целое и невредимое. И это было чудесно.

— Значит, вот как ты обо мне думал? — спросила я.

— Как?

— Что я скучная. По твоим словам, ты не знал, до чего я могу быть юморной, ну или что-то в таком духе, — объяснила я без малейшего намека на обиду. В мои намерения совершенно не входило ссориться с Фрэнки, мне просто искренне хотелось знать его мнение. Раз уж между нами, похоже, внезапно и почти мгновенно возникли легкие дружеские отношения, почему бы и не спросить? Да и в любом случае мне не хотелось снова убирать в долгий ящик прежнюю Эмму, которая без колебаний высказывала свое мнение.

— Я никогда об этом не задумывался, — признался он, — но нет, прямо-таки скучной ты мне не казалась, ведь я прочел твою рукопись. — Он тепло улыбнулся.

Его ответ мог бы расстроить меня по вполне очевидным причинам, однако почему-то польстил.

— Но ты, оказывается, темная лошадка! Что за криминальные истории пылятся у тебя на чердаке? Нужно вытащить их на свет божий проветриться, Эм, то есть принести мне. Уж я-то стряхну с них пыль, можешь быть уверена.

— Их нужно сперва серьезно доработать, но когда они будут готовы, ты увидишь их первым.

Изображая алчное предвкушение, Бадоса потер руки. А я внутренне передернулась от воспоминания, которого до сих пор избегала, — воспоминания о том моменте, когда я в прямом смысле перепутала себя с Беатрис. Теперь я стала гадать, как она к этому отнеслась, тут же вспомнила, что до сих пор не включила мобильник, и полезла посмотреть, не пропустила ли звонков или сообщений.

От Джима ничего не было. Я задалась вопросом, слушал ли он вообще программу; обещал послушать, но кто знает, вполне мог забыть. Однако от Беатрис пришло голосовое: «Привет, милочка моя, неплохо, совсем неплохо. Пожалуйста, позвони, когда получишь это сообщение». Я ожидала от нее большего энтузиазма, поэтому проигнорировала просьбу, сунула телефон обратно в сумочку и налила себе еще бокальчик шипучки.

Следующий час мы возбужденно строили планы на дальнейшую рекламную кампанию, и каждый раз, когда Фрэнки называл суммы и вероятные продажи, которые казались мне какой-то фантастикой, я шикала на него, а один раз распоясалась настолько, что даже зажала ему рот ладонью, но он все равно продолжал нести всякую чушь, и мы расхохотались. Это было замечательно.

* * *

День стоял ясный, яркий, и когда мы вышли из бара, у меня даже глаза заслезились. Фрэнки посадил меня в такси, но я спонтанно решила ехать не домой, а к Беатрис.

— Эмма, дорогая, поздравляю, — с обычной теплотой поздоровалась она и расцеловала меня в обе щеки.

— Значит, неплохо? — хмыкнул я, уронила сумочку на узкий столик в холле, взяла Беатрис под руку, и мы с ней пошли по коридору.

— Совсем неплохо, — ответила она, нежно похлопывая меня по руке, но в этом жесте мне почудилось легкое отвращение, будто она делала это только потому, что приняла такое решение.