Я жду, когда наступит день. Жду, когда придет Фелиция. Я уже представляю ее приход. Темные глаза на бледном лице широко раскрыты. Она не очень похожа на Фредерика, однако подобна ему во всем. С первыми лучами я схожу в Вентон-Ауэн за пони. Мне не откажут. Возьму денег и заплачу им. Я пойду пешком, а Фелиция поедет верхом. Один-единственный день — все, что мне нужно.

Возможно, я и боюсь. Страх — это не столько чувство, сколько вкус и запах, по крайней мере мне так кажется. Он не особо связан с мыслями. Его вызывают определенные запахи. Впервые оказавшись на передовой, не понимаешь даже, какие там запахи. Они проникают тебе в глотку, и у тебя дыхание перехватывает, но кругом темно, и тебе остается лишь следовать за человеком впереди тебя, чтобы человек позади тебя мог в свою очередь следовать за тобой. Порой так темно, что чувствуешь, как сзади тебе на плечо кто-то кладет руку, будто слепой. И ты идешь дальше сквозь темноту, а грязь всасывается в твои ботинки, пропитывает их насквозь, так что каждая нога весит больше семи фунтов. Постепенно привыкаешь ко всему, иначе это невыносимо. Со временем начинаешь понимать, чем именно от тебя воняет. Хлорной известью, кордитом, сырой грязью, отхожим местом, водой с примесью бензина, гниющей плотью. Учишься сохранять невозмутимое лицо, когда страх раздувается внутри тебя, словно воздушный шар. Твою животную сущность прошибает пот, но человеческое начало не подает виду.

Всю ночь Фредерик рядом со мной. Я его не вижу и не слышу, и волосы у меня на затылке не шевелятся. Он ничем меня не тревожит, но держится неподалеку. Однажды Фредерик сказал мне: «Знаешь карточки, которые люди оставляют, когда приходят с визитом? Бестолковая система. У меня более обширные знакомства среди мертвых, нежели среди живых. И лучше уж видеть их, чем кого-либо еще. Кроме тебя, мой кровный брат». Он сказал это столь небрежно, что я ничего не уразумел. К тому же откуда мне знать про эти карточки? Мне не нравится, когда он такое говорит. Его роту разорвали в клочья, а в нашей роте его не приняли за своего. Он имел обыкновение пристально вглядываться в темноту, что выдавало в нем внимательного и ответственного офицера, но мне казалось, будто он смотрит туда, куда ему нельзя смотреть, туда, где мертвые.

Перед окопной вылазкой нас разместили всех вместе, как и говорил Фредерик. Сорок восемь рядовых, сержант Моррис и один офицер — Фредерик. Нашей целью было заполучить карты укреплений, перерезать телефонные провода и захватить хотя бы одного языка. Диверсионная группа должна была поддерживаться артиллерийским огнем с интервалом в двадцать пять секунд, а последний залп был сигналом к нападению на неприятельские окопы. По крайней мере, так нам сказали. Мы смотрели друг на друга. Вокруг нас витало что-то неосязаемое, невидимое и неслышимое.

Нам предстояла двухдневная подготовка. Для постоя, как я и надеялся, отвели довольно приятное местечко: чистенький амбар с чистенькими фермерскими крысами, которые разбегались по углам, а не поглядывали на тебя с начальственным апломбом, шныряя среди человеческих останков, разметанных по краю окопа. У Фредерика комната в фермерском доме. Мы надеваем подшлемники, черним лица жженой пробкой и ползком передвигаемся по участку, изображающему ничейную землю. По нему разложены длинные ленты, отмечающие наш путь к окопам, которые нам предстоит атаковать. Сказали, что проволока будет прорвана во время предварительного обстрела, но никто в это не верит. Для проволоки у нас есть кусачки. На нашем участке германская проволока установлена таким образом, что снизу не пролезть.

Я удивлен, с какой тщательностью ведутся приготовления. Обычно перед окопной вылазкой тебя хлопали по плечу и в тот же день отправляли на задание. На этот раз, похоже, дело предстояло нешуточное.