|
Самое странное, что никто из них абсолютно не интересовался поведением маньяка: дверь в салон микроавтобуса не была закрыта на замок, а руки Остапчука не были скованы. Казалось – беги. Но Поволжский Людоед успел оценить легкость, с которой странный щеголь вывел его из тщательно охраняемого института Сербского, и решил не рисковать. “Уроды! – Остапчук постепенно наливался злобой. – Истуканы проклятые! Сколько можно просто молча сидеть?” Они даже не курили. А на просьбу дать сигарету Емельян получил корректный отказ, сопровождаемый просьбой “воздержаться на некоторое время от демонстрации этой вредной привычки”. “Просто идиоты!” Остапчук откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза, но тут же снова распахнул их – дверца микроавтобуса открылась, и в салон, согнувшись почти пополам, проник еще один черноволосый мужчина в костюме. На его руках безмятежно спала белокурая девочка лет шести. – Гы, – осклабился Остапчук. – Это для меня? Пришелец молча закрыл за собой дверь, сел в ближайшее кресло и заботливо поправил на девочке сбившийся халатик. – Все в порядке, Ортега? – поинтересовался щеголь. – Да, комиссар. – Замечательно. Остапчук, не спуская глаз с девочки, заерзал. – Какая сладкая, маленькая... неужто и впрямь для меня? Черноволосые молчали. Оба длинные, оба темноглазые, оба в дорогих костюмах. Только тот, который “комиссар” – в белом и чуть повыше, а этот, с девчонкой – в черном. “Братья они, что ли?” – Емельян покосился на переднее сиденье. Щеголя маньяк побаивался, но запах ребенка сводил с ума. – Ты, покажи мне девку! Сними с нее халат, я ведь два месяца взаперти! Без ответа. – Ну, я тебе говорю! Телку покажи! Тот, кого комиссар назвал Ортегой, поднял на Остапчука холодные черные глаза. Людоед слегка смутился. Ему приходилось видеть взгляды, переполненные ненавистью, страхом, злобой, но то, что Емельян прочитал в сумрачных глазах длинного, было гораздо хуже. Полное отсутствие эмоций, никакой агрессии и в то же время – огромная сила, еще ленивая, но уже слегка раздраженная неумным поведением маньяка. А еще Остапчук подумал, что в этих глазах было очень мало человеческого. Можно сказать – не было совсем ничего человеческого. – Чего пялишься? Ортега продолжал молчать. И смотреть. – Чего пялишься, сказал! – В голосе Остапчука зазвучали панические нотки. Он был не в силах оторваться от пронзительно черных глаз. – Чего... Тоскливый вой окутал салон микроавтобуса. Побелевший маньяк схватился за голову и вывалился из кресла. Из его ушей текла кровь. – Не надо... не надо... Рот скривился, глаза закатились, были видны лишь желтоватые, быстро наливающиеся кровью белки, казалось, еще чуть-чуть, и резко возросшее внутреннее давление взорвет голову маньяка. – Ортега, хочу вам напомнить, что этот чел пока нам нужен, – бесстрастно произнес щеголь в белом. – Конечно, комиссар, – буркнул черный костюм и отвел от Остапчука взгляд. – Извините. – Ничего страшного. Девочка засопела во сне, и Ортега вновь поправил на ней халатик. Микроавтобус погрузился в тишину, изредка прерываемую негромкими стонами окровавленного, насмерть перепуганного Остапчука. Возможно, жители Пяловской улицы гораздо внимательнее отнеслись бы к своей необычной электроподстанции, если бы среди них нашелся хотя бы один старожил, который помнил, что именно находилось на месте этой типовой коробки семьдесят-восемьдесят лет назад, до того, как деловитые бульдозеры начали вгрызаться в дегунинскую землю. Но таких старожилов в этом районе, увы, не было, и некому было вспомнить, что раньше, на этом самом месте, располагался большой каменный амбар, еще раньше амбар был деревянным, а еще раньше здесь высился поросший бурьяном холм. |
