Мария Метлицкая. И все мы будем счастливы
И все мы будем счастливы
Зал прибытия пахнул на Киру тревогой и беспокойством — она вздрогнула и растерянно огляделась. Нет, все вроде как обычно и как везде: чисто — и это надо признать. Она отлично помнила, как выглядел аэропорт, когда они улетали. Сейчас все вполне цивильно — бесплатные тележки для багажа, магазинчики известных марок с горящими надписями «Дьюти фри». Там, как и везде, царило оживление — прилетевшие спешно докупали подарки и сувениры. Прибывший из дальних и не очень стран народ был спокоен, уверен в себе и очень прилично одет — куда лучше, чем в странах Европы. Тогда почему? Почему опять эта мерзкая внутренняя дрожь, испуг, холодок, легкий озноб и даже страх? Почему беспокойство, смятение? «Господи, да бред! — успокаивала она себя. — Просто бред воспаленного мозга. Здесь наверняка все спокойно. Вон сколько милиции!» И тут же вспомнила, что теперь и они стали полицией. Вещи на ленту, кстати, тоже доставили быстро. «Как в цивилизованных странах», — усмехнулась она. Тогда, сто лет назад, она улетала отсюда с надеждой. Нет, даже не так — почти с уверенностью. С уверенностью, что их жизнь переменится, повернется на сто восемьдесят градусов. Иначе — зачем? Зачем все эти усилия, нечеловеческие страдания, измученная и больная совесть? Зачем? Она улетала, чтобы у ее мужа, ее Мишки, все наконец сложилось. Не думала о себе — что там она? У нее все, в конце концов, не слишком сладко, но почти как у всех. Она как-нибудь, с божьей помощью проживет, приладится, свыкнется. Перетерпит. Как это умеет женщина. А вот он — нет. Не перетерпит. Потому, что не осталось сил терпеть. Да и улетали не в Антарктиду же они и не на Северный полюс, не в пустыню Сахару и не на Эверест. В Европу, в благословенную старую как мир матушку Европу. Любезный Старый Свет, между прочим! Она помнила этот день, день отъезда. Точнее — вспомнила потом, через несколько лет, сильно напрягши память. Потому что тогда, в тот день, она почти ничего не запомнила — сквозь пелену слез, сквозь свой страх, сквозь нескончаемую свою тоску… Да и слава богу, что не запомнила! Слава богу, что услужливая и щадящая память «обнародовала» это потом, спустя много лет, когда уже чуть отпустило. Кира долго и тщательно восстанавливала все по минутам: три чемодана, набитых вещами. Три новеньких чемодана, остро пахнувших искусственной кожей. Как долго потом этот запах не выветривался. Коробки с книгами — их выклянчивали с черного входа гастронома, в продаже их не было. Ничего тогда не было, ничего. Все доставали с боем, с трудом невероятным. Как Мишка боялся, что эти коробки, перетянутые мохнатой ворсистой веревкой, с уже разъехавшимися углами и просвечивающими сквозь них корешками, развалятся. Еще Мишкин портфель с документами — старый, облезлый, когда-то рыжий, а теперь бурый, любимый Мишкин портфель. Как она умоляла его с ним расстаться! Говорила, что брать его в новую жизнь неприлично. Но нет, не уговорила. В портфель были уложены стопочкой аттестаты, дипломы, трудовые книжки. Мишка, при всей своей растерянности и безалаберности, к документам относился уважительно. Тоненькая пачечка фотографий — самых дорогих, тщательно отобранных: родители, Мишкина дочка, они с Мишкой. Последних совсем немного — как-то нечасто случалось им фотографироваться. Потом, спустя годы, когда Мишки не стало, совместные фото она убрала. Далеко. Захочешь — и не достать. Впрочем, ей не хотелось. Точнее — она боялась. Боялась увидеть себя счастливой.
Так вот, день отъезда и Мишкин уродец портфель, и в нем обменянные накануне деньги — валюта. Ничтожно, до смешного мало. А им казалось — богатство! Какими же дураками они были тогда! Впрочем, ими и остались. |
