— Это для вас, сударь, я так низко поклонился, что перевернулся наизнанку.

— Ха-ха-ха! Чудесно! — слышалось из толпы.

— Я вывихнул себе спину, — продолжал Тимофей, потирая бока. — Не перевернуться ли назад, чтобы выправить ее?

— Непременно!

Тимофей перекинулся и стал на ноги.

— Теперь опять хорошо, — говорит он, — и я уйду.

— Куда же вы идете, сэр?

— Пойду туда, где… — тут он зачмокал губами и исчез под аплодисменты зрителей.

Музыканты заиграли, и Джумбо начал выкидывать свои штуки.

Вот чем мы привлекали и увеселяли народ, и если бы не употребили столько искусства, то, может быть, и представления наши не так были бы успешны. К вечеру зал наш был полон, и синьор Велотти, то есть Мельхиор, удивлял всех. Карты, казалось, ему повиновались; он приказывал кольцам проходить сквозь дамские башмаки; растирал часы в порошок, и потом они опять являлись целые; канарейки вылетали из яиц и так далее. Все зрители были довольны, как нельзя более. Флита же заключала представление, танцуя на канате и бросая вверх пять апельсинов с такой ловкостью и равновесием, что многие акробаты позавидовали бы ей. Притом необыкновенная ее красота, молодость, развязность, меланхоличное выражение лица, потупленные глаза и благородные манеры — все привлекало публику, и когда Флита раскланивалась с нею, то восторг зрителей еще более увеличивался, и зал гремел от рукоплесканий. После подобного представления, когда все разошлись, я пошел однажды поздравить ее с успехом и, к удивлению моему, нашел ее в горьких слезах.

— Что с тобою, моя дорогая Флита?

— Ничего… Не говорите, пожалуйста, что я плакала; но я не могу снести вида стольких глаз, которые на меня смотрят… Не говорите же ничего Мельхиору, я не буду больше плакать.

Я поцеловал ее и старался утешить как мог, она же обняла меня, прижавшись ко мне личиком, и мы в этом положении просидели некоторое время. Наконец она успокоилась, и мы пошли вместе ужинать.

Между тем пять дней мы продолжали удивлять жителей города. Заметив же, что извлекли из их карманов денег, сколько возможно было, мы в прежних своих платьях и с узелками в руках отправились в другой город, лежащий в пятнадцати милях от первого. Тут нам повезло так же, как и прежде, но, чтобы не утомить читателя однообразием, скажу, что мы после шестинедельного отсутствия опять возвратились к цыганам, которые находились в пяти милях от последнего поприща нашей деятельности. Все были довольны и рады отдохнуть после трудов. Мельхиор радовался своим выручкам, а бедная Флита тому, что не будет более плясать на канате и засядет в своей палатке. Натте была довольна нашими успехами и радовалась возвращению мужа; я и Тимофей оказались полезными, и Мельхиор, стараясь выказать нам свою дружбу и щедрость, дал мне из выручки десять гиней, а Тимофею — пять.

— Вот, Иафет, если бы вы договаривались получать положенную цену, то, верно, я бы вам дал не более семи шиллингов в неделю, а теперь вы должны сознаться, что я вам хорошо заплатил за полтора месяца; все, что вы выручите, будет всегда вам отдано, и я думаю, что мы в следующее путешествие получим еще более; но нам надо кой-чем распорядиться. Хороша ли память у Тимофея?

— Кажется, хороша.

— Прекрасно; мы теперь, как я вам говорил, будем играть роль предсказателей, но тут нужна непременно помощь Натте. Завтра же мы отправимся в город, который в четырех милях от нас.

На следующее утро мы отправились с небольшой частью нашей трупы под предводительством Натте и к обеду разбили палатки на лугу вблизи города и остальной части цыган, оставшихся на прежнем месте. В вечеру я и Мельхиор, одевшись в крестьянское платье, вдвоем отправились в город, где вошли в хороший трактир и сели в общей зале.