— Не имели ли вы сына?

— Вы не ошибаетесь, мистер Ньюланд, — сказал он серьезно.

— Давно ли вы его не видели?

— Давно, — ответил епископ, вздыхая и закрыв лицо платком.

— Скажите мне, не был ли он брошен вами на произвол судьбы?

— Нет-нет, но странно, мистер Ньюланд, что вы все так подробно знаете. Я думаю, вы только что родились тогда; впрочем, я был в это время беден, очень беден, но все-таки дал ему пятьдесят фунтов.

— Но, милорд, отчего вы не возвратили его назад, почему не держали при себе?

— Я бы возвратил его, но не мог, и теперь он навсегда для меня потерян.

— Вы, верно, хотели бы теперь его видеть?

— Он умер! — сказал епископ, закрыв лицо.

— Нет, он не умер, а просит вашего благословения, — сказал я, став перед ним на колени.

Епископ вскочил со стула.

— Что это значит, сэр? Вы хотите быть моим сыном?

— Да, я ваш сын, которого вы оставили с пятьюдесятью фунтами…

— Наверху кареты портсмутского дилижанса?

— Нет, в корзине… вы знаете…

— Сын мой!.. Нет, невозможно, он умер в госпитале…

— Нет, он не умер. Он совершенно здоров, как вы еготеперь видите.

— Вероятно, это или странная ошибка, или вы шутите надо мной, потому что я сам был при его похоронах.

— Уверены ли вы в этом? — ответил я с удивлением.

— Хотел бы быть не уверен. Но кто вы, которому известна так моя прошедшая жизнь и который так удивительно желает меня уверить в возможности ожить после смерти?

— Уверить вас?.. К несчастью, в неправде, милорд, — ответил я, увидев свою ошибку. — Я бы никого не хотел обманывать! Я сын, желающий отыскать отца своего, а ваше лицо, и особенно ваш нос так похожи на мой, что я думал наверно найти в вас моего отца. Пожалейте обо мне, пожалейте! — продолжал я, закрыв лицо руками.

Епископ, заметив, что я вовсе не был похож на обманщика, дал мне время опомниться и потом рассказал свою историю.

— Когда я был еще пастором, — говорил он, — то имел сына, которого отправили в море, несмотря па то, что я вовсе не хотел этого. Когда он поехал в портсмутском дилижансе, я дал ему на дорогу пятьдесят фунтов стерлингов. Вскоре он получил смертельную рану в одном сражении и отправлен был в морской госпиталь в Плимут, где и умер.

Выслушав его рассказ, я коротко поведал ему мою жизнь и потом с горестью отправился домой. Епископ, расставаясь, пожал мне руку, пожелав быть счастливым.

С отчаянием в сердце пришел я к себе на квартиру. Тимофей старался утешить меня, как мог, и советовал выезжать почаще в общество. «Таким образом, — говорил он, — вы можете скорее найти отца вашего». Он говорил это, думая, что общество могло развеселить меня.

— Я поеду на несколько дней к Флите, это будет для меня полезнее, нежели что-нибудь другое, — ответил я и на следующий же день отправился.

Флита много переменилась и нравственно, и физически. Способности ее развивались, и она похорошела. Проведя с нею около недели, я почти забыл о моих приключениях. Меланхолия моя пропала, и я стал развязнее, словоохотливее. С каждым приездом к Флите братская привязанность моя усиливалась. Наконец я расстался с нею и, приехав обратно в Лондон, к большому удивлению, нашел майора чрезвычайно грустным.

— Я думаю, любезный Карбонель, что потеря, о которой вы жалеете, не велика.

— Нет, Ньюланд, я был бы ханжа, если бы сказал, что беда не велика.