Пим задернул занавески и снова включил свет. «У меня будет свой день и своя ночь». Чемоданчик стоял, где он его поставил, — на редкость правильной формы, благодаря внутренней стальной оковке. Все нынче ходят с чемоданчиками, подумал Пим, глядя на него. У Рика чемоданчик был из свиной кожи, у Липси — картонный, у Поппи — серый, поцарапанный, с тиснением, чтобы выглядел под кожу. А у Джека — дорогого Джека — чудесный старый чемоданчик, неизменный, точно преданный пес, которого пора пристрелить.

«Есть люди, понимаешь, Том, которые завещают свое тело учебным больницам. Руки идут вот этому классу, сердце — другому, глаза — третьему, каждый что-то получает, каждый благодарен. А у твоего отца есть лишь его тайны. Они — источник его существования и его проклятие».

Пим решительно садится за письменный стол.

Рассказать все как есть, повторил он про себя. Слово за словом, всю правду. Никаких умолчаний, никаких вымыслов, никаких изобретений. Просто мое многообещающее «я», выпущенное на свободу.

Рассказать не кому-то одному, а всем. Рассказать всем вам, кому я принадлежу, кому я отдал со всею щедростью, не раздумывая. Моим начальникам и тем, кто мне платил. Мэри и всем другим Мэри. Всем, кому я какой-то частицей принадлежал, кто большего ждал от меня и был соответственно разочарован.

Со всеми моими кредиторами и объединенными совладельцами будет раз и навсегда произведена расплата и оплачены все задолженности, о чем так часто мечтал Рик и что будет теперь осуществлено его единственным законным сыном. Кем бы ни был для вас Пим, кем бы ни были вы сейчас или прежде, — вам предлагается последняя из многих версий Пима, которого, как вам казалось, вы знали.

Пим глубоко вобрал в себя воздух и резко выдохнул.

Такое делаешь лишь однажды. Однажды в жизни и — все. Никаких переписываний, никакой обработки, никаких умолчаний. Ты — пчела-самец. Соверши свой подвиг и умри.

Он взял перо, затем лист бумаги. Набросал несколько строк — то, что пришло в голову. «Одна работа и никакой игры — до чего же вы, Джек, нудный шпион. Поппи, Поппи — на стене! Мисс Даббер — на коне! Ешь хороший обед — бедняги Рика уже нет. Рикки-Тикки — мой отец» Перо бежало по бумаге, ничего не вычеркивая. «Иногда, Том, надо совершить поступок, чтобы понять причину, приведшую к нему. Иногда наши поступки — это вопросы, а не ответы…»

2

Мрачный и ветреный был тогда день, Том, какими обычно бывают в этих краях воскресенья. Я запомнил их множество. И не помню ни одного солнечного. Я вообще не помню, чтобы я гулял по улице, — разве что когда меня, будто юного преступника, поспешно вели в церковь. Но я уже опережаю события, ибо в тот день Пим еще не появился на свет. Время действия — вся жизнь твоего отца. Место действия — приморский городок неподалеку от этого, там только круче берег и толще башня, но и этот вполне сойдет. Пронизанное ветром, мокрое, гиблое, поверьте моему слову, позднее утро, и сам я, как я уже говорил, еще не рожденный призрак, не заказанный, не доставленный и, безусловно, не оплаченный, — сам я — глухой микрофон, установленный, но действующий лишь в биологическом смысле. Засохшие листья, засохшие сосновые иглы и засохшее конфетти налипли на мокрые, ведущие к церкви, ступени, и по ним в церковь течет скромный поток верующих в надежде получить свою дозу порицания или прощения, — я, правда, никогда не видел между ними большой разницы.