Нет, про Марию я ничего дурного сказать не хочу, заметьте. Эти компании всегда себе много чего позволяют. Считается, что без этого, какая уж там демократия. Было бы неплохо тем не менее, если б вы сами понаблюдали за ними, — так сказали вы. — Но не сомневайтесь. Если они захотят видеть в вас левака, пусть думают, что вы левак. Если посчитают вас правым, британским консерватором, так изобразите им британского консерватора. А понадобится, будьте и тем и другим вместе. И не перебарщивайте. Мы не хотим, чтобы у вас были неприятности. Есть там еще англичане?
— Есть парочка шотландцев, студентов-медиков, но они говорили, что интересуют их там только девушки.
— И кое-какие имена узнать было бы не вредно, — сказали вы.
Оглядываясь назад, я вижу, что разговор этот преобразил Пима. Он превратил его в нашего человека в клубе «Космо»: «И никаких телефонных разговоров на скользкие темы». Он стал настоящим агентом, «полусознательным», как на нашем обтекаемом языке называются те, кто понимает свою роль и задачу лишь наполовину. Ему было семнадцать лет, и, если вдруг ему бы срочно понадобилось, он должен был бы позвонить Фелисити и сказать, что приехал дядя. Если же необходимость срочно видеть его возникла бы у вас, вы позвонили бы Оллингерам из автомата и сказали, что вы Макс из Бирмингема и в городе находитесь проездом. Во всех других случаях свидания наши назначались от раза к разу, то есть на встрече мы уславливались о следующей. «В путь, Магнус, — говорили вы. — Прыгай в эту лодку и не теряйся, Магнус. Держи ушки на макушке и открой глаза пошире, гляди в оба, только Бога ради не втрави нас в какую-нибудь историю со швейцарскими властями. И вот тебе жалованье в счет следующего месяца, Магнус. И Сэнди шлет тебе большой привет». Я вот что скажу вам, Джек: что посеешь, то и пожнешь, даже если урожай вызревает тридцать пять лет.
Секретарем «Космо» была маловыразительная роялистка румынского происхождения по имени Анка, которая на лекциях неизвестно почему начинала вдруг плакать. Мосластая, неуклюжая, она ходила, вывернув руки в кистях, и была хмурой и неприветливой; когда Пим остановил ее в коридоре, она злобно покосилась на него своими заплаканными глазками и велела ему отстать, потому что у нее болит голова. Но Пим был при исполнении и не мог смириться с отказом.
— Я замыслил издавать бюллетень клуба, — объявил он, — и подумал, что каждой партии можно предложить участие.
— В «Космо» нет никаких партий. И не нужен «Космо» никакой бюллетень. Ты кретин. Убирайся.
Пим последовал за Анкой в крохотную комнатку, где она оборудовала себе берлогу.
— Единственное, что мне нужно, это список членов, — сказал он. — Я разослал бы рекламный проспект и выяснил, есть ли интерес к этой затее.
— Ну а почему ты не придешь на следующее собрание и не спросишь? — задала вопрос Анка, она сидела, обхватив голову руками, и казалось, что ее вот-вот стошнит.
— На собрание приходят не все. А мне нужна полная информация. Это более демократично.
— Демократия — чушь собачья, — сказала Анка. — Это все иллюзия. Он англичанин, — вслух объясняла она самой себе, открывая выдвижной ящик и роясь в хаосе бумаг внутри. — Разве англичанин способен понять, что такое иллюзия? — строго спросила она у своего внутреннего исповедника. — Он сумасшедший. — И она передала ему замусоленный лист с именами и адресами, многие из которых, как это выяснилось потом, были написаны с орфографическими ошибками.
«Дорогой папа, —
писал взволнованный Пим. — Несмотря на возраст, я раз-другой добился тут потрясающих успехов и полагаю теперь, что швейцарцы присудят мне ученую степень». |