В разговоре наступила пауза, во время которой каждый наслаждался впечатлением, произведенным этой отрезвляющей нотой. Они выпили еще по одному поводу, дивясь успехам друг друга и покачивая головой. Но в глубине души Пим чувствовал себя не так уверенно, как внешне. У него было ощущение, что принятые нормы куда-то исчезают и появились осложняющие дело подтексты.

— Чем же, собственно, ты последнее время занимался? — спросил Пим, стремясь вновь обрести ощущение, что он одерживает верх. — Каким образом сержант, работающий в штабе командования Южных войск, оказался разгуливающим по Советской зоне в Австрии и замышляющим перейти на другую сторону?

Аксель как раз раскуривал новую сигарету, так что Пиму пришлось подождать ответа.

— Про сержанта ничего не могу сказать. В моем подразделении у нас только аристократы. Подобно вам, сэр Магнус, я тоже шпион большого калибра. В наше время это индустрия, переживающая бум. Мы правильно сделали, что выбрали ее.

Пиму внезапно потребовалось позаботиться о своей внешности, и он отработанным жестом задумчиво пригладил волосы на голове.

— Но ты по-прежнему готов перейти к нам… полагая, конечно, что мы можем предложить соответствующие условия? — спросил он с колкой любезностью.

Аксель жестом отмел столь глупую идею.

— Я, как и ты, заплатил за то, что я имею. Хотя страна и не идеальная, но это — моя страна. Я совершил последний переход через границу. Так что пусть теперь меня терпят.

У Пима возникло ощущение опасного непонимания.

— Тогда, разреши тебя спросить, зачем же ты сюда явился — если ты не собираешься изменять?

— Я услышал про тебя. Великого лейтенанта Пима из Д.Р., последнее время базирующегося в Граце. Лингвиста. Героя. Любовника. Меня ужасно взволновало то, что ты шпионишь за мной. А я шпионю за тобой. Так чудесно было думать, что мы как бы снова очутились на нашем старом чердаке, и лишь тоненькая стенка разделяет нас, и мы перестукиваемся — тук, тук! «Надо мне войти в контакт с этим малым, — подумал я. — Пожать ему руку. Вместе выпить. Может, нам удастся навести порядок в мире, как мы это делали в старые времена».

— Понятно, — сказал Пим. — Здорово.

— «Может, вместе покумекаем. Мы же разумные люди. Может, он больше вовсе и не хочет воевать. Может, и я не хочу. Может, мы устали быть героями. Хороших-то людей ведь мало, — подумал я. — Ну, сколько людей на свете жали руку Томасу Манну?»

— Только один я, — сказал Пим, от души расхохотавшись, и они снова выпили.

— Я столь многим обязан вам, сэр Магнус. Вы были так великодушны. В жизни не встречал более доброй души. Я же на тебя орал, я тебя ругал. А ты что делал? Поддерживал мне голову, когда меня рвало. Заваривал мне чай, убирал за мной блевотину и дерьмо, приносил мне книжки — бегал в библиотеку и обратно, читал мне всю ночь. «Я обязан этому человеку, — подумал я. — Обязан помочь ему подняться на ступеньку-другую в его карьере. Надо сделать жест, нелегкий для меня жест. Если я могу помочь ему добиться влиятельного положения — это не так часто случается — это уже будет хорошо. И хорошо будет как для всего мира, так и для него. Не так много хороших людей достигает нынче влиятельного положения. Устрою-ка я маленький трюк и поеду повидаю его. И пожму ему руку. И скажу: „Спасибо, сэр Магнус“. И сделаю ему подарок, чтобы оплатить свой долг перед ним, и тем самым помогу ему в его карьере», — так я думал. Потому что я люблю этого человека, слышишь?

Он не принес соломенной шляпы, полной пакетиков в пестрой обертке, а достал из портфеля папку и передал ее через стол Пиму.