— Ее мужик из обкома кадрил, — сообщил патлатый ударник.

— Когда?

— Я пошел в клуб переодеваться, она уже выходила с сумкой и в своем платье. А этот, как его, Паламарчук рядышком поджидал. Хохоталка — с похмелья не опишешь.

— Директор ужин для хозяев устраивает. Затащили, видать, нашу птичку для музыкального сопровождения, — прокомментировал событие тощий клавишник.

— Разберемся, — пообещал, стиснув кулаки, Сашка. — Не ждите меня.

Пружинистым шагом индейца он последовал к зданию клуба. Здесь было темно. Лишь на втором этаже в распахнутом окне банкетного зала горел свет и колебалась пышная тюлевая занавеска. Там звучала магнитофонная запись, заглушавшая голоса. «Ты — моя мелодия…» — пел Магомаев с большим вдохновением.

Для парня, выросшего в южном городке, ничего не стоило забраться по кривому стволу акации, доходившему почти до окна. Кое-что ему удалось рассмотреть. Прямоугольный стол, накрытый с ресторанной щедростью и сервисом: серебряные жерла шампанского и воронки белых салфеток стояли торчком среди блюд и салатниц, полных всяческой, декорированной зеленью вкуснятины. Раскрасневшийся Федоренко что-то громко говорил иностранцу и болгарке, указывая на стол. Чиновные дамы и господа, вернее товарищи, начали рассаживаться, засуетились официантки в белых наколках и передниках. Федоренко огляделся, ища кого-то взглядом, за ним, переглядываясь, загалдели остальные — увы, высокого гостя, товарища Паламарчука Роберта Степановича, в зале не оказалось.

Сашка чуть не взвыл. Больше всего ему хотелось запустить в окно увесистый булыжник, а потом отыскать мерзкую изменницу с ее высокопоставленным блядуном и выколотить из гада всю спесь! А потом… Потом плюнуть в размалеванную рожу изменницы и навсегда исчезнуть с ее пути. От жалости к себе Сашка едва не расплакался. Он слез с дерева, нарочно обдирая кожу о ствол, пытаясь заглушить этой болью невыносимую боль внутри. Ведь он любил ее! Со школы, с первой встречи. Как привороженный, как маньяк… Они оба верили, что предназначены друг для друга, когда слушали музыку, разучивали песни, выступали в ресторанах перед пьяными рожами, а потом неслись на мотороллере по спящему городу. Чтобы в дощатом «замке» Анжелы торопливо сорвать одежду и броситься друг к другу. Собственно… Если честно, это случалось все реже и реже. И как-то не так, по-другому. Анжелу, наверно, сглазили, или ее околдовала красивая жизнь, текущая, как река, в широком русле курортной зоны. Она вдруг заговорила о своем будущем, о жажде богатства и славы, о том, что не хочет прозябать всю жизнь в «обслуге».

Последнее время Анжела даже не старалась скрывать от Саши, что они — временные любовники, связанные деловым партнерством, а ей необходим настоящий влиятельный покровитель или муж, способный вырвать ее из трясины городка. Иногда Саше казалось, что Анжела специально распаляет его ревность, порой же он с предельной ясностью осознавал: все давно кончилось, пора решительно разорвать едва удерживающую их связь. Но как это сделать, когда она стоит рядом в своих сверкающих брючках, жаркая, желанная, сливающаяся воедино с его музыкой, отдающаяся ей? Она поет для него!

«Для кого? Для кого так потрясающе пела сегодня эта вертлявая стерва?» — задал себе вопрос Сашка, остановившись посреди темной аллеи. Ему ответили звон цикад и отдаленная матершина на вполне понятном родном языке. Скрипнув зубами, гитарист шагнул в темноту.

Снежина лежала у себя в номере, читая толстую книгу. Это был роман Митчелл «Унесенные ветром» на английском языке. Дело шло с трудом. Но сна не было ни в одном глазу, а телевидение давно прекратило работу — население СССР должно ложиться спать до полуночи. Болгарская красавица с удовольствием думала о том, что до отъезда осталось всего пять дней.