— Значит, фотограф остался ни с чем?

— Фотограф не отрывался от Лары. Роскошная пышная блондинка классических форм с льняными, до пояса падающими волосами… Она так смотрела на него! Готов поклясться, что красавчик изрядно вскружил голову русской девушке. Она была совсем зеленой — только что окончила школу и стала студенткой. Слишком юна и строго воспитана, чтобы уметь крутить мужчинами. Будешь старше, поймешь: такие вещи, как неопытность и невинность, заметны сразу. Но у этой голубоглазой лапушки и весьма энергичного болгарина наверняка вспыхнул вполне основательный роман. Поверь моему нюху, мальчик.

— Нормально. — Поставив в мойку пустые тарелки, Сид поинтересовался: — Может, сварить кофе?

— Засыпаешь? Извини, столько подробностей вдруг всплыло в памяти. Но я не зря их здесь перетряхиваю. Приглядываюсь еще раз — вдруг попадется что-то значительное. Пакет с кофе в шкафу. Сделай покрепче.

— Слушаюсь, сэр. Сочиняй дальше, я весь — внимание. — Сид загрузил кофеварку и сел напротив Арчи с видом терпеливого ученика, подперев рукой щеку. Келвин закурил, пуская дым облачком и будто рассматривая в нем картины давно прошедших дней.

— Так вот… Роберт Паламарчук — мой главный объект, пребывал в отличном настроении. Делал мне всяческие знаки: порядок, мол, все идет по плану. А сам вокруг певички Анжелы павлином крутился. И шептал, шептал ей что-то. У той глаза зеленые, как у кошки, вовсю распахнулись. А в них не радость — удивление. И, кажется, страх. Я еще подумал, что за странная манера у русских чиновников приручать девушек. Может, он ей про концлагеря рассказывает или мной припугивает? Ведь с таким, как он, шашни разводить можно только под дулом пистолета или за огромные бабки. А их-то у него пока, видать, было не густо… Да… — Арчи задумался. — Мы, значит, ворковали с девушками, проводили время, как полагается, а два гостя вроде совсем не у дел остались: директор того лагеря, не помню по имени, и шахматист — совсем молодой, но метящий в чемпионы мира. Поэтому все шефы вокруг него и выкручивались. Парнишка с приветом, зажатый, затравленный какой-то, а глаза задумчивые, шальные. Гений. Директор ему что-то заливает, а тот только головой кивает. Лоб огромный, в прыщах, а подбородок маленький, назад вдавленный. Интеллектуал, индивидуум крайне беспомощный в быту, в делах. Я все это краем глаза по привычке примечаю, а сам — пьянею. От воздуха, от вина — мы уже принялись за коньяк, — от близости королевы красоты. На ней платьишко легонькое, колокольчиком, расклешенное, едва до колен доходит. Ноги длиннющие, да еще в золотых туфельках на огромной шпильке. Волосы короной на макушке закручены… Я, как видишь, ростом немал, но, когда мы встали, даже на носки поднялся — показалось, что едва до плеча своей даме достаю.

— Танцевать пошли?

— Там в отдалении светился пятачок сцены, где играл оркестр. Только мы не танцевали. К товарищу Паламарчуку, как персоне известной, подошел человек в белой черкеске и папахе — это кавказская одежда, как у писателя Толстого обрисовано. С седой бородкой и осанкой Шона О’Коннери. Уважительно что-то заговорил и рукой вокруг повел. Паламарчук обратился к Ларе и та перевела нам всем на английский: шеф ресторана приглашает дорогих гостей совершить памятную прогулку на Черный камень. Это верхушка холма прямо над морем, с которой открывается незабываемый вид на окрестности. Дорога удобная и недальняя. К нам, мол, приставят специального проводника, который захватит корзины с бокалами и шампанским. Через пятнадцать минут будем на месте — между землей и небом, там и выпьем и загадаем желание. Черный камень в полнолуние ровно в полночь все желания исполняет. В соответствии с местным преданием.