— Ну хорошо, я спрашиваю тебя: ты мог бы помочь Черданцеву?

— Конечно! Вполне могу, но не хочу, понимаешь, не хочу! И знаешь почему? Он старается усовершенствовать старую заводскую технологию, а ее давно пора ко всем чертям! Мы же разрабатываем новую, несравненно более эффективную — разница! До тех пор пока я уверен, что мои темы нужнее, чем его, я не заброшу их ради помощи ему!

— Мне не по масштабу, тебе не хочется, — хмуро сказал Терентьев.

Щетинин ушел, а Терентьев долго еще ходил по комнате. Он размышлял о своей работе, о Черданцеве, о Щетинине, о Ларисе. Самым важным во всем этом была, конечно, его работа. Многие серьезные загадки раскрыты, найдены новые законы — твоя, бесспорно, твоя заслуга, осуществляются наконец заветные твои мечты… И с Черданцевым ясно, никто в конце концов не виноват, что тот запутался, меньше всего отвечаю за это я. А меня уже начинала мучить совесть, просьба Ларисы камнем лежала на душе — может, и вправду надо торопиться Черданцеву на помощь?

— Прав Михаил, — сказал Терентьев вслух. — Но Ларисе этого не растолковать, нет!..

Он размышлял теперь о событиях последних дней. Лариса обиделась, мало разговаривала, сразу после конца работы уходила. Навстречу ей спешил Черданцев, в окно было видно, как они встречаются в скверике перед институтом. Все это было не так уж важно — принимая ухаживания Черданцева, девочка показывала характер. Брать всерьез это не следовало, как бы ни было неприятно. Но с некоторых пор, вернее, даже со вчерашнего вечера, с ней произошло что-то по-настоящему серьезное, она словно стала другой. И сегодня Лариса ушла домой одна, Черданцев ее не провожал.

— Надо, надо с ней поговорить. Завтра же, обязательно завтра!.. — решил Терентьев.

15

Казалось, это просто — улыбаясь, спросить: «Что с вами, Лариса?», дружески положить ей руку на плечо. Но Лариса пришла расстроенной. Она нагрубила табельщику, сухо поздоровалась с Терентьевым, работала, не спрашивая задания. Терентьев тоже углубился в расчеты. Молчание стояло между ними как стена. У него молчание было заполнено мыслями и формулами. Лариса вспоминала, что произошло позавчера. Впервые она не понимала себя.

Вначале, ранним вечером, все шло хорошо. Они гуляли, она уговаривала Черданцева не бросать исследования, как он уже подумывал. Потом было мороженое, кино, снова прогулка и возвращение к ее дому. Здесь, в парадном, они попрощались, он протянул руку, вдруг — без объяснения, без ее согласия — стал молча целовать, а она также молча отвечала на поцелуи. Она не помнит, сколько это продолжалось, внизу хлопнули дверью, и она убежала к себе. Потом она лежала в постели и спрашивала себя, что же случилось, важное или чепуха, и как она теперь будет глядеть в глаза Борису Семеновичу. Так и не решив ничего, взволнованная и недоумевающая, она заснула, а утром все представилось хуже, чем показалось ночью. Она поступила скверно, Терентьев огорчится, если узнает. Конечно, сама она не признается — и лгать трудно, и сказать немыслимо: «А знаете, у нас с Аркадием легкий флирт — целуемся в парадных». Раньше она спокойно рассказывала, что ей до смерти надоело в девушках, не были бы парни так робки, давно бы жила по-другому. Все это лишь казалось серьезным, пустяки, их так и надо было высказывать, как пустяки, — с лукавым смешком, а теперь тоже пустяк, говорить не о чем, она же испугана и раздосадована. Надо объявить Аркадию: «Хватит, мне надоело с вами встречаться!» Она еще вчера хотела это сделать, но не сделала — убежала домой одна… Сегодня придется встретиться, Аркадий достал билеты в оперу — вот тогда, в антракте, и поговорим…

Оторвавшись от дум, она увидела, что Терентьев смотрит на нее.