Черданцев тоже поднялся. Мысль о том, что Щетинин из противника может превратиться в защитника, была безумна, как он мог хоть минуту надеяться на это! Зато теперь он выскажет все, что накипело на душе, он не постесняется, нет!

— Вы, стало быть, боитесь крепких слов? Не ожидал от такого прямого человека!.. О вас в институте слухи, что выражаетесь почище Марковникова, а он, говорят, умел! Что до меня, то даже прошу без сюсюканья, я вынесу любое словцо… В детстве в поселке приходилось всякое слышать — ни разу уши не вяли!

Пока он говорил, Щетинин успокоился. В Черданцеве было что-то новое и любопытное, Щетинин с интересом всматривался в его злое лицо. Грубые словечки Щетинина не пугали — были бы точны и ярки! Щетинина воротило не от грубости, а от нахальства и глупости. Черданцев всегда ему казался человеком наглым и недалеким, даже его уход за внешностью был неприятен, а что до умных речей, то на них он и подавно был не мастак. Но сейчас перед Щетининым стоял разъяренный парень, он был дерзок, но не нахален. И он высказывал острые мысли, неправильные, конечно, мысли, вздорность их не так уж тяжко будет доказать — все равно, собственные, свои, доморощенные мысли, а не штампованные для мелкого употребления речения…

— Слушайте меня не перебивая, — сказал Щетинин. — Расставим сейчас все точки по местам. Да, правильно, в факте изготовления и защиты вами диссертации есть два разных момента. Один, частный и несущественный, — это ее научное содержание, найденные вами мелкие закономерности, рекомендованные крохотные рецептики в технологии… А второй момент всеобщ и беспредельно важен, он составляет истинное существо вашей научной работы. И заключается он в том, что ни до чего по-настоящему серьезного вы не дошли своим умом, достижения, которые вы предъявили на одобрение и хвалу, заимствованы! Как же у вас набирается смелости требовать, чтобы мы забросили единственно важное, вашу несамостоятельность, ради пустяков, каких-то чепуховых фактов и фактиков?

Щетинин наслаждался эффектом. Удар был нанесен в самую душу противника. Черданцев кинется, конечно, подбирать возражения, но слова, сказанные сейчас, будут вечно звучать у него в ушах, от них он уже никогда не уйдет.

Черданцев криво усмехнулся:

— Я очень рад, что вы открыто признаете сутью научной работы собственность на идеи. Если вы выскажете эту мысль публично, будет легче спорить с вами.

Щетинин кивнул головой.

— Пожалуйста, спорьте, если сумеете. Но только спор идет не о собственности на идеи, глупейшую эту формулировку вы придумали, чтоб приписать ее противникам и затем с легкостью с ними расправиться. Собственности на идеи нет, как нет у матери собственности на детей. Дети, подрастая, становятся полноправными членами общества. Следует ли отсюда, что нет материнских прав? Если вашего ребенка уведут, то кинетесь его отбирать, но не по праву собственности, нет, по более высокому праву, которое никем не оспаривается и не может быть оспорено. Нечто подобное действует и в науке. Ученые — это коллектив производителей новых идей, открывателей новых фактов и законов. Как матерью не может быть та, которая не способна родить и воспитать ребенка, так и ученым, исследователем-ученым, творцом, а не начетчиком не может быть неспособный к творчеству человек. Бесплодным делать в науке нечего. Истинная же плодовитость определяется не количеством написанных страниц, но тем новым, что вы внесли в сокровищницу человеческого знания и умения. Вот о чем предмет спора, не нужно этот ясный предмет запутывать ничтожной софистикой. Теперь второе, не менее важное: ученая степень, которой вы добиваетесь. Вы обижаетесь, что никто не говорит о конкретном содержании ваших технологических рецептов, вы видите в этом умаление науки. Послушайте, это смешно и глупо! В степени кандидата химических наук, на которую вы рассчитываете, тоже ни единого слова не будет сказано о конкретных фактах вашей работы.