Спиридонов стал извиняться. От его недавнего болтливого благодушия не осталось и следа. Он сумрачно качал головой.

— На заводе у нас: похвали директор один цех и не упомяни, что другой помогал, — обида! У вас же, так сказать, личная работа, имена… Ах, босяк! Ах, босяк!

Он и в дверях что-то возмущенно бормотал себе под нос. Щетинин, удовлетворенный, погасил свет и вскоре заснул.

Терентьев долго не засыпал. Он думал не о споре Щетинина со Спиридоновым. Проступок Черданцева становился вчерашним днем, Терентьев не любил углубляться в прошлое. Предстоит большая совместная работа: как долго она продлится, к каким результатам приведет? Нет, как странно и неразрывно перепутались их жизни! Две разные дороги слились в одну: стандартная по нашим временам дорожка рабочего паренька, одержимого мечтой облегчить труд своих товарищей, с усилием пробивающегося для этой цели в науку, и мой мучительно кривой путь — что возникнет от этого слияния, позволительно ли оно? А может, именно здесь, с этого пункта слияния, начинается большая магистраль, мы лишь не знаем этого, но оно так? Черданцев живет производством, оно у него в крови, но он никогда не поднимется над ним достаточно высоко, чтоб окинуть его обобщающим взглядом. А я все свои теории создавал для производства, не зная и не видя его, работал в пустоту? Пора, пора по-другому, по-настоящему! С этими мыслями Терентьев уснул.

Терентьев, вспоминая этот вчерашний разговор и свои мысли после него, продолжал сидеть на пачуке, рассеянно вслушиваясь в клокотание раствора под крышкой. Реакция шла к концу, становилось все труднее дышать. Надо было уходить от вредных испарений из чана. Он уже три раза порывался встать, но садился снова, забывая, что хотел сделать.

К нему подошел Щетинин и сел рядом.

— Я только что согласовал с главным инженером программу работ, — сказал он. — Новые реактивы, точная дозировка, анализы — все это они обеспечат. Заводская лаборатория выделяет на время испытаний половину своего персонала и приборов, с ними тоже договорено. Завтра проведу инструктаж мастеров и инженеров, директор подписал приказ, что наши распоряжения для них обязательны. В общем, машина закрутилась.

— Машина закрутилась, — согласился Терентьев. Щетинин шмыгнул носом.

— Плохое ты выбрал местечко для отдыха.

— Плохое. Давай на свежий воздух.

— Давай, — согласился Щетинин и не пошевелился. Через некоторое время Терентьев сказал:

— Я, между прочим, не дождавшись тебя, предложил Черданцеву рассчитать но моим формулам динамику одного процесса — вот этого, под нами. Завтра возьмем другой, а там и остальные. Все данные выписал ему на бумажке, он ушел с ними. Проверь, что у него получится.

Щетинин вскочил с деревянной крышки чана.

— Пойдем отсюда. Не понимаю, сколько ты еще собираешься дышать этим проклятым хлором!

За воротами цеха Терентьев показал рукой на шлакоотвал и черневший за ним кустарник.

— Я погуляю. Вечером поговорим, как быть дальше.

— Ладно, а я с твоим Черданцевым засяду за расчеты. В математике он не очень силен, это ты, надеюсь, не будешь оспаривать?

28

Проходя мимо всегда открытых огромных ворот плавильного цеха, Терентьев остановился. В один из конверторов выливали ковш расплава из отражательной печи, во все стороны летели брызги металла, багровое сияние озаряло цех. Терентьев, подумав, направился внутрь цеха.

Он теперь часто приходил сюда. Каждый день после обеда и перед ужином он обходил заводские здания. Эти обходы заменяли ему длинные прогулки, к которым он привык в Москве. Он часами простаивал на рудном дворе, следя за работой грейферных кранов, нагружавших транспортеры золотистыми глыбами, бродил вокруг агломерационной машины, выпекавшей бесконечный пирог из рудной мелочи и кокса, любовался, как выливали шлак, — огненная река сперва гремела, потом затихала, шипя, на крутых склонах шлакоотвала: со стороны могло вообразиться, будто лава низвергнулась из кратера и медленно ползла в долину.