Терентьев глядел на темнеющее небо и вспоминал, как в годы ссылки часто выбирался подальше от «места обитания» и ложился на землю. Он мог часами лежать так и любоваться небом. В пустоте неба было что-то манящее, хватающее за сердце. Оно звало к себе, кружило голову. Терентьев тогда досадовал на землю, на земле ему было не очень удобно, так сложилась его жизнь. Зато там, вверху, открывались просторы на все стороны — лети мыслью, куда хочешь, мечтай, о чем вздумается. Друг Терентьева поэт Танев выразил это чувство стихами, Терентьев часто бормотал про себя его строчки:

— А вот Щетинин всегда неплохо чувствовал себя на земле, — вслух сказал Терентьев. — Земля ему своя, он крепко упирается в нее обеими ногами. Этому не пришлось тосковать о «пустой пустоте»!

Терентьев улыбнулся. Михаил, Михаил, милый надоедливый друг, сколько ты мне попортил крови, сколько сделал добра! Да, конечно, на земле хорошо: сейчас, после многих лет испытаний, я чувствую это особенно ясно! Но только я не хочу забывать и о небе, земля без неба темна!

Одна звезда за другой вспыхивали в холодеющей вышине. Когда их стало много, Терентьев встал и, запахнув пальто, побрел к поселку.

29

Щетинин нашел Черданцев в пустой конторке Пономаренко: чтоб не мешать расчетам, начальник цеха переселился в комнатушку к мастерам и передал диспетчеру, чтоб ему звонили туда. Черданцев неторопливо и аккуратно заполнял цифрами один лист за другим. Щетинин ценил аккуратность, но не терпел медлительности. Он сам схватил логарифмическую линейку. Подсчитывал он с такой быстротой, что Черданцев не успевал записывать посыпавшиеся на него цифры.

Часа через два Щетинин бросил линейку и потянулся.

— Отлично поработали! Ну-ка, поглядим, что получается в итоге, и по домам!

Из конторки они вышли вместе. Черданцев решил посмотреть, не расстроился ли налаженный процесс в пачуках, Щетинин пошел наружу. Черданцева подозвал мастер и попросил позвонить Спиридонову.

— Зайди ко мне в электролизный, — сказал Спиридонов. — Всем наказывал: как появишься, сейчас же чтоб позвонил, — три часа не выхожу из кабинета!

— Могли звякнуть в конторку.

— Не мог. Там у тебя ученое начальство расположилось, а надо без него.

Когда Черданцев пришел к Спиридонову, тот запер дверь. Все это было так непохоже на его обычаи — и длительное сидение в кабинете и закрывание дверей, — что Черданцев посмотрел на него с тревогой.

— Важная причина, — объяснил Спиридонов. — Причина эта — ты. Ну, рассказывай, шебутная голова, что ты там, в науке своей, натворил?

— Не понимаю, Степан Степаныч, о чем вы?

— Вот еще, не понимаю! Все понимаешь! Рассказывай, рассказывай! Такое о тебе узнал — ночь не спал! Ну, был бы ты помоложе — ремень бы снял, честное слово!

У Черданцева сжались губы, похолодели руки. Он встал.

— Это кто же вам обо мне наболтал? Жильцы, что ли?

— Сиди, сиди! Разговор долгий, в ногах правды нет.

— Я спрашиваю, кто вам насплетничал?

— Уж и насплетничал? А я так думаю: правда!.. Набезобразничал, да еще как! Живешь среди людей, а держишься не по-людски!

— Нет, скажите: Щетинин?

— Кто же еще? Дылда та высоченная все отмалчивается. За вечерок ежели пять слов промычит — много!

— Ничего я вам не скажу! Нечего мне говорить. А недовольны, поспрошайте еще своего Щетинила, он все разъяснит, что было и чего не было.

Спиридонов укоризненно покачал головой:

— Гонор не по делам, Аркаша!.. Ладно, зайдем с другого бока… С отцом, покойником Николаем Семенычем, поделился бы, что произошло?

Черданцев старался не глядеть на Спиридонова.