Случилось нечто странное. Пока я думал обо всех этих гнилых помидорах, которых заслуживал Мартинес, Эглантина, под-тем-же-предлогом-что-и-накануне, неожиданно оказалась по соседству: ходила по магазинам и воспользовалась случаем купить нам помидоры, чтобы приготовить кишлорен.[13] Я превращался в экстрасенса помидоров, но не продолжил рассуждения за отсутствием доказательств. В конце концов, заглянув поиграть с малышом, служанка вывела меня из затруднения. Она, несомненно, должна была вырвать его из щупальцев лжеартиста. Мерзавец отчаянно боролся, не желая сдаваться, размахивал картами, чтобы удержать внимание Конрада. Но Эглантина покажет ему свежие помидоры. Они будут резвиться на кухне, они займутся их приготовлением. Конрад едва не вывихнул себе шею, мне следовало рассердиться или, скорее, научиться сердиться, поскольку до этого я ни разу не осмеливался переступить эту черту. Короче, я молча злился. Двое сумасшедших обменивались своими маразматическими доводами, чтобы перетянуть Конрада на свою сторону. Приготовить помидоры или поиграть в карты, вот в чем вопрос. Словно двое извращенцев-эксгибиционистов старались предъявить сокровенное или, что еще хуже, угостить детей леденцами, поджидая их у школьных ворот. И если Конрад, натура крайне чувствительная, не испытывал никаких затруднений, когда дело доходило до выбора между вещами, то он просто не мог сделать этот выбор между предложениями, исходившими от людей. Я принял решение за него, чтобы прекратить мучения бедолаги. Если не я, то кто же тогда о нем позаботится? Эти двое эгоистов приходили в возбуждение только от собственного удовольствия. Было воскресенье, я играл в великодушие. Я пообещал Мартинесу второе отделение днем и походя воззвал к нему, требуя, чтобы он приложил усилия артистического толка, дабы потом не удивляться, если зрители переключатся на другой канал. Я отвел Конрада на кухню. Мы приготовили киш, испытывая радостное чувство, что инцидент исчерпан с такой легкостью. В присутствии Конрада прошлое умирало со скоростью настоящего.

Я слышал, как Мартинес поплелся в гостиную, но потом оттуда не доносилось ни звука. Я предполагал, что ему, доходяге, нужно отдышаться: чем старше, тем больше требуется передышек. Не угадал! Он, приплясывая, выкатился на кухню:

– Только что столкнулся с прелестной барышней, которую вчера не видел… лакомый кусочек, черт возьми! Было время…

– Стоп!

– Вот именно. Стоп. Избавьте нас от комментариев…

Им пришлось меня успокаивать, поскольку тут я не выдержал. Мартинес покраснел как помидор, я его простил, в конце концов он был не виноват. Откуда ему знать? Мне же, потерпевшему поражение, хотелось проявить великодушие. Я думал о крахе своего плана. Разумеется, теперь Тереза начнет действовать, составит вариант сметы; любой квартирант, собирающийся съезжать, только и ждет, когда соседи допустят какую-нибудь оплошность. Я уже видел ее в действии. Наверняка она уедет за границу; при виде Мартинеса так и хочется отправиться в изгнание, ну просто настоящий спасайся-кто-может. Нужно просто посадить его на границе, чтобы свести на нет любые поползновения незаконного ее пересечения. А у меня не было сил идти к Терезе с объяснениями, что произошла ошибка. Когда первые впечатления ошибочны, они оставляют неизгладимые следы; невозможно поверить в невиновность того, кто считается преступником. Мартинес считался соседом по дому. Слюна подступала бесперебойно, как слова у тех адвокатов, которые умеют без подготовки произнести речь на суде, слова повисали в тишине. Кроме того, я ощутил легкое возбуждение.