Она спросила:

– Ты думаешь, он меня разлюбил?

Я неискренне стал разубеждать ее; это был самый лучший вечер в моей жизни.

Но после полуночи он так и не вернулся. Мы начали беспокоиться. Он мог бы предупредить нас, сказать хоть одно слово, ну не знаю, как-то предсказать свое невозвращение. Я ссорился с Терезой, доказывая, что у нее нет никакого авторитета, – что с нее возьмешь, женщина! И тут мне на глаза попался желтый листок Конрада, мы не заметили, что на обороте тоже было что-то написано. «Я буду ужинать у дяди Милана». У нас отлегло от сердца. Семейный обед – это успокаивает. Значит, старина Милан, вот это, однако, номер! Мы глупо смеялись, испытывая неловкость. Но при этом машинально стали одеваться. Не позволим же мы ему возвращаться, когда ему заблагорассудится. Мы не строим из себя великих воспитателей. Вплоть до сегодняшнего дня ночь предназначалась для того, чтобы спать. Мы прекрасно знали этих дядей и чего от них можно ожидать; они ищут в своих племянниках и племянницах лекарство от повседневной скуки. И только в случае успеха усыновляют. В настоящий момент Конрад играл роль подопытного кролика для потомства Милана Кундеры. Мы стали действовать энергичнее.

Но когда дело дошло до пальто, малыш открыл дверь:

– Вы… что, уходите?

– Нет, нет, примеряем одежду…

Мы выглядели полными идиотами. Но вместе с тем Конрад проявил радость, увидев нас вместе. Такого давно не было. Он даже подозревал, что мы поссорились, но теперь успокоился. Доволен, что ушел из дому, дав нам возможность побыть вдвоем. Нам с Терезой, несомненно, в голову пришло то же самое уравнение: Конрад ушел, надеясь, что мы останемся наедине друг с другом, такое поведение радовало его, и, поскольку мы не могли сознаться ему в нашей взаимной ненависти, нам пришлось буквально через силу изображать из себя родителей, радующихся тому, что он ушел из дому. Да, нашу историю простой не назовешь. Тереза улизнула на кухню приготовить чай, чтобы мало не показалось. Я воспользовался ее отсутствием и спросил его:

– Хорошо провел вечер, милый?

– Да… очень хорошо… Мне уже давно хотелось навестить дядю. И я воспользовался визитом, чтобы дать ему мою рукопись.

– Что? Какую рукопись?

– Ну, книгу, которую я написал… ты же знаешь…

Эта книга, я про нее совсем забыл. Я думал, мне это приснилось. И вот она, возникла тут как тут. А ведь он говорил, Конрад, говорил же: «Книга, которую я написал», ну да, до чего он умен. Пришла Тереза, и я ей рассказал о том, какой он умный. Она улыбнулась и сказала:

– А, отлично. Сахар в чай я уже положила, моя лапочка.

Эйфория, в которой мы пребывали после возвращения Конрада и перенесенного тяжелого стресса, сыграла с нами странную шутку. Вообще-то все начала Тереза (снимать напряжение так снимать). Она встала на четвереньки и начала хрюкать. Звучало примерно как «хру». Конрад улыбался, размешивая сахар. Что касается меня, то я воспользовался случаем присоединиться к Терезе и тоже исполнить хрюраторию. Мы смеялись, хрюкая. Гениально. Потом ни с того ни с сего наши пятачки одновременно исторгли следующую фразу:

– Литература – это свинство!

Какой замечательный вечер! Спокойной ночи!

В пятницу днем Тереза в бешенстве влетела ко мне в комнату. Я перестал считать баранов. Как можно так безнаказанно вламываться, когда люди предаются мечтам! Разумеется, я не сразу переключился на ее монолог, женщины в бешенстве имеют какой-то особый возбужденно-расслабленный шик, это у них глубоко спрятано в глазном нерве, регулирующем косину. Женщина в бешенстве – это как дождик, из-за которого даже не стоит раскрывать зонт.