Среагировав на приближение Глеба, собака приподняла голову и уставилась на него своими темными глазами. Несколько секунд собака разглядывала его, а затем снова опустила голову на лапы.

– Хорошая собачка, – на всякий случай сказал Корсак.

Он осторожно двинулся к подъезду, стараясь пройти как можно дальше от собаки и думая о том, что встретиться с такой зверюгой, когда она голодна и рассержена, он не пожелал бы и врагу.

Вот, наконец, и подъезд. Глеб прижал электронный ключ к гнезду замка, распахнул дверь и шагнул в теплый полумрак подъезда, испытывая некоторое облегчение оттого, что встреча с бойцовским псом закончилась благополучно.

Перед тем как вызвать лифт, он привычно поднялся на несколько ступенек и открыл дверцу почтового ящика. Железная гнутая, исцарапанная дверца не закрывалась на замок. Русские люди, в крови у которых до сих пор играла пугачевская вольница, не терпят замков и запоров и ломают их везде, где только встречают.

Стараясь не испачкать рукав плаща, Корсак сунул руку в почтовый ящик, пошарил там и наткнулся среди вороха рекламных листков на что-то твердое, обернутое в бумагу. Глеб вынул предмет из почтового ящика. Это был небольшой сверток. Бумага – грубая, оберточная, без единой надписи.

Глеб повертел сверток в руках. Хотел было его развернуть, но передумал и сунул в карман плаща. Подъезд был слишком тускло освещен. Вынув из почтового ящика несколько рекламных листков, Корсак не глядя швырнул их в картонную коробку, стоявшую в углу, затем спустился к лифту и нажал на кнопку вызова, чувствуя сильное, почти непреодолимое желание выпить.

У себя в квартире Глеб первым делом поставил на проигрыватель купленную пластинку, нашел композицию «Speak Low», а затем стал раздеваться, пританцовывая под трогательные речитативы Билли Холидей, положенные на битовую основу.

Сделав особо сложное танцевальное па и швырнув в танце рубашку на диван, Глеб усмехнулся и пробормотал:

– Жаль, что меня сейчас никто не видит.

Переодевшись в старые джинсы и футболку с надписью «ЙУХ», Корсак выставил на журнальный столик водку, тоник, широкий стакан из толстого стекла и вазу со льдом. Затем уселся в кресло, закинул ноги на край стола и принялся смешивать себе коктейль. Треть стакана водки, столько же тоника, выжатая половинка лимона и горсть льда.

– I feel wherever I go that tomorrow is near, tomorrow is here and always too soon… – пел из динамиков хрипловатый и душевный женский голос.

И тут Корсак вспомнил про сверток, который достал из своего почтового ящика. Вспомнил – и удивился. В былые времена он развернул бы посылку, едва переступив порог квартиры, а сейчас практически позабыл о нем. Казалось, вместе с профессией репортера Глеб потерял и свойственное ему обычно любопытство.

Отставив бутылку, Корсак поднялся с кресла и направился в прихожую. Вскоре он вернулся, неся в руке посылку. Сел в кресло и еще раз внимательно осмотрел ее. Обычная оберточная бумага. Ни адреса, ни имени. Любой здравомыслящий человек на месте Корсака вообще не брал бы в руки этот сверток. Мало ли что могут бросить в почтовый ящик журналисту, пусть даже и бывшему. Особенно – в наше время. Тем более что после серии скандальных статей, изданных родной газетой, Глеб получил не менее десятка писем с угрозами. Его обещали избить, пристрелить, зарезать и, разумеется, взорвать вместе с машиной.

На трезвую голову Корсак непременно вспомнил бы об этих обещаниях, но после двух-трех стаканов водки с тоником он обычно становился нечувствительным к любой опасности. Верующие люди называли подобное состояние «христианским бесстрашием». Глеб же формулировал его для себя примерно так: «Кучей дерьма больше, кучей дерьма меньше».

Отхлебнув коктейля и с хрустом раскусив попавшийся на зубы кусок льда, Корсак принялся разматывать сверток.