И все же этот миг блаженства навеки сохранит свое очарование.

Меня любили многие женщины. И со множеством женщин я занимался любовью. Но только три женщины стали для меня по-настоящему родными, вошли в мою плоть и кровь. Они всегда в моем сердце. Первая — Эсме, невинная, изумительная Эсме, моя милая сестра, моя маленькая девочка; вторая — миссис Корнелиус, которую я любил за ее здравомыслие и умение наслаждаться обычной жизнью; третья — Рози фон Бек.

Свет проникал сквозь щели в вагон для перевозки скота и рисовал черно-белые полосы на стенах, провонявших дезинфекцией. Я не единственный оставшийся в живых человек, который до сих пор при запахе дезинфицирующих средств начинает бояться смерти.

Другие вздрагивают при гуле самолета или хлопке автомобильного глушителя. А я — чувствуя, как пахнет в общественном туалете в пять утра. Полосы преследовали меня. Они проникали даже в корзину, сквозь веревки и опоры, оставляя линии на желтой ткани и обрисовывая звезды Сиона на мавританских коврах, которые Рози свалила внутри; сеть предзнаменований, как мне порою казалось. Иногда в дни бесконечно долгого дрейфа я читал Рози истории о Секстоне Блейке. Из них я многое узнал о ближневосточной политике и об английской семейной жизни. Они познакомили меня с проблемами империи и вызвали уважение к тем гражданам, которые взяли на себя бремя моральных трудностей. То были новые рыцари Круглого стола, несшие просвещение и христианскую этику в темные уголки мира. У Рози также нашлись старые итальянские киножурналы, в одном из которых я увидел нас с Глорией Корниш в «Асе среди асов»; в том же самом выпуске обнаружилась реклама «Пропавшего ковбоя», но, конечно, упоминание об этих фильмах было тогда не в моих интересах. Иногда я откладывал «Случай с румынским посланником» и просто следил за образами, которое создавало солнце в сетке линий и переплетений корзины. Иногда мы говорили о значении этих образов. Моя спутница настояла, чтобы я познакомил ее с более сомнительными удовольствиями гашиша и морфия. К счастью, ей не слишком понравился морфий; но она иногда не отказывала себе в гашише, обычно употребляя его с табаком после еды. Как это было удивительно — паря в небе над пустыней, прислониться к медному ограждению борта гондолы и смотреть, как нежная, почти обнаженная прекрасная женщина готовит восхитительную албанскую закуску под стук двигателя, не думая ни о каких опасностях. Я никогда не встречал подобных женщин. Ни Эсме, ни миссис Корнелиус не относились к удобствам с таким равнодушием. Я и теперь могу ощутить запах пустыни, если закрою глаза. Этот запах ни с чем нельзя сравнить — почти сладостный, почти живой. Жар африканского зверя, терпеливого монстра. Я могу почувствовать запах ее душистого пота, аромат розы, аромат ее промежности и аромат чеснока у нее изо рта, и я могу почувствовать аромат собственной спокойной мужественности. Ко мне вернулись прежние навыки, и теперь они соединились с новыми, более утонченными познаниями. Я обращался с ней, как музыкант обращается со своим инструментом, когда старается раскрыть его красоту и чувственный потенциал. Теперь я снова стал тем, кем был всегда; меня просто заставили об этом ненадолго забыть в Би’р Тефави. «Асом» Питерсом, звездой экрана; Максимом Пятницким, изобретателем динамитного автомобиля, летающего крыла и телевидения. И эль-Сахром, Ястребом Сахары. Я был тем, кем хотел быть. Мои замыслы и мое будущее вернулись. Я снова видел свои города, золотые и серебряные, белые и эбеновые, пронзающие бледную синеву вечернего неба Сахары.