— Думаю, нам надо сделать бо одному каждого тиба. А тем временем набечатаем каталог, где расскажем о достоинствах наших машин. Исбользуйте столько цветов и фотографий, сколько захотите. Когда бридут заказы, мы сделаем аэробланы. И болучим основные инвестиции от клиентов. Как думаете?

Я просто радовался тому, что снова могу заняться делом, которое больше всего любил. Я решил подождать, а потом уже поднять вопрос о конфискованных «Ковбоях». Не было смысла спорить с пашой, который мог спокойно пообещать что угодно, а затем объявить, что делом занимается полиция, а он бессилен. Восток уже научился обращать любимые Западом слова и порядки себе на пользу.

— Мы бронумеруем их, я болагаю, — продолжал он, — и, возможно, дадим им названия. Как я вижу, вы именно это делаете в своих набросках. Например, я думал о «Ветре бустыни». Или это немного бровинциально, как вам кажется?

— Нам нужно выбрать тему, — предложил я, — примерно так, как я сделал здесь. Вот названия животных — вспомните знаменитый «Сопвит-кэмел» — и океаны: Тихий, Атлантический, Индийский — или погодные явления: тайфун, ураган, водоворот, песчаная буря.

Я признался, что сам предпочитаю птиц: ястреба, ласточку, сову и гуся. Мой корабль зовется «Серебряное облако». Члены экипажа — только ясноглазые славяне. Паша согласился на птиц. Он сказал, что слышал, будто меня в некоторых местах называли Ястребом. Я признал, что этим именем меня наделили бедуины Восточной Сахары.

— Меня тоже сравнивали с хищной бтицей. — Он повернулся к окну и прислушался к музыке своих фонтанов. — Меня иногда называют «Орлом Атласа», в то время как мой блемянник Хаммон, как вам, к сожалению, известно, стал «Стервятником». Вот так. Кажется, мы «одних берьев»?

Я не пытаюсь воспроизводить странную смесь изысканного арабского, довольно примитивного французского и жаргонного английского, на которой изъяснялся паша. Знаю, что женщины считали это особенно очаровательным.

— Что скажете, брофессор Битерс?

Он решительно похлопал меня по спине, и от этого жеста я преисполнился странным чувством гордости. Я не сомневался, что обнаружил собрата-гения. Я всегда сильно сожалел, что он использовал свой талант так неосмотрительно и не по-христиански. Я никогда не был лицемером. Я посещал мечеть по крайней мере раз в неделю и соблюдал ежедневные обряды с тем же тщанием, что и сам эль-Хадж Тами, который часто читал фрагменты из Священного Корана, но мои искренние молитвы были адресованы несколько более прогрессивному Богу. Я, однако, не жил во лжи. За время, проведенное в Марракеше, моя вера окрепла, и я не раз спорил с самим собой о природе Бога и о своей роли в Его замысле. Я научился принимать ответственность, связанную с новым положением. Я был вдобавок большой мировой знаменитостью, приглашенной ко двору паши. В его резиденции я проводил не меньше времени, чем за рабочим столом. Почти каждый день прибывали новые гости из Европы. Наши дела продвигались неспешно; такой темп сначала огорчает европейца, пока однажды он не обнаружит, что научился ценить его и считать единственно возможным цивилизованным способом работы. Теперь я понимаю, что меня соблазнило нечто напоминающее роскошь и лесть сатаны.

Все советники паши были евреями. Один из самых молодых оказался великим энтузиастом моих фильмов о ковбое в маске и считал меня кем-то вроде героя. Он, к большому удовольствию своих товарищей, не отставал от меня, требуя сообщить каждую деталь биографии юного Текса Риардона. Я прилагал все усилия, чтобы ответить ему; такое внимание мне немного льстило. Это был европейски образованный, очень интеллектуальный еврей. Он обучался во французской школе.