– Ну ясно. Хороший дом, добрая жена, что ещё нужно Нахарару, чтобы встретить старость, – погрустнела баба. – Но это же самоубийство, ты что, не понимаешь?

    – Понимаю, – вновь улыбнулся кудесник. – Извини.

    Судя по лицу и улыбке, он знал нечто такое, о чём Матроне оставалось только догадываться. Теоретически.

    – Да ладно уж, – усмехнулась она. – Ты лучше сам-то…

    Закончить мысль ей не дали, из недр бокса раздался зычный рык:

    – Ара! Ара-джан! Греби сюда, дорогой! Ара. Иди, надо машин делать!

    – Это меня, – оглянулся Нахарар, тяжело вздохнул, посмотрел на бабу как бабу. – Ну, Матрона, удачи, верного пути. Рад был напоследок увидеть тебя. Прощай.

    И, не задерживаясь более, исчез за воротами бокса.

    – Прощай, князь, – в спину ему шепнула баба. – Что ж, веселись напоследок…

    Наливайко. Дежавю

    Матвей Иосифович Фраерман прибыл, как всегда, точно по расписанию. И опять же как всегда – в пальто «от кутюр» плюс строгий костюм от Армани и при большом букете роз для Тамары Павловны. А ещё – с армянским коньяком умопомрачительной выдержки, спинкой осетра и килограммом икры, зернистой, чёрной, как антрацит. Чего-чего, а широты размаха у россиянина Фраермана было не отнять. Кстати, невзирая на фамилию, «фраером» по жизни он никогда не был. А был, сколько его Наливайко помнил, горем в еврейской семье. Рано начал курить, не хотел учиться, в драках бил первым и с левой, бегал по девицам и от милиции. А потом и вовсе двинул по скверной дорожке: занялся спекуляцией и фарцовкой. Естественно, сел, попал в хорошие лапы и оказался способным учеником. И тернистая блатная кривая привела его в итоге к воровскому венцу.

    Вот такие друзья водились у некоторых аннулированных завлабов.

    Фраерман был настоящий вор. То есть не какой-нибудь дешёвый уркаган, купивший (и такое бывает…) высокое звание вора, а человек, по сути дела отвергающий устройство этого мира и живущий по своим законам: понапрасну не лил кровь, не брал последнего, не обижал сирых и убогих, не имел никаких дел с государством. Политика, национальности, этническая суета для него в натуре не существовали, главным Фраерман считал основу человека, сущность, стержень, если хотите – его масть. С человеком – по-человечески, ну а пидор должен сидеть у параши… В общем, имя Моти Колымы было известно и в почёте, к его слову прислушивались «от Архары до Мурмары».

    Впрочем, супругам Наливайко было известно, что в последние годы Мотя в своей профессиональной сфере выступал больше как консультант и к тому же начал уделять внимание легальному бизнесу, занялся торговлей антиквариатом.

    – Тамаре Павловне привет… – раскланялся он с хозяйкой дома, поднёс розы, приложился к ручке и весело оскалил тридцать три фиксы. – Не дождёсси, ещё фунциклирует!.. – Бодро подмигнул, снял пальто, обнялся с Наливайко. – Светилу разума почтение. Как живешь-можешь, господин академик?

    – Как живем, так и могём… – принял от него коньяк и икру Наливайко, понюхал осетрину, вздохнул. – Эх, Мотька, всё шикуешь, Бога гневишь.

    Шерхан топтался здесь же, в тесной прихожей, ластился к старому другу.

    «А ведь я это всё уже проходил, – подумал вдруг Василий Петрович.