— Тогда прошу ко мне в кабинет, — пригла­сил Туреев, — а то здесь, в приемной, я уже как бы и не начальство.

Грязнов вошел вслед за ним в кабинет и, не желая того, звучно хлопнул дверью.

Хозяин кабинета поморщился.

 — Да что вы так хлопаете, Вячеслав Ивано­вич? Скоро двери придется менять от ваших хло­паний. А у нас на это денег нет. Нам бы заклю­ченных, дай Бог, вовремя накормить... Надзира­телям зарплату выдать, пока последние не разбе­жались.

 — Да что ты из меня слезу давишь? — махнул рукой Грязнов, садясь в кресло. — Вот ты тут сидишь, а что у вас в камерах творится, не зна­ешь.

— Знаю я, все знаю... — вздохнул Туреев и поднял глаза к потолку. — А что мы можем? Ну что? Преступность растет. Ловили бы вы помень­ше, мы бы дыхание перевели... Но это я так, в шутку. Что конкретно взволновало тебя на этот раз, дорогой Вячеслав Иванович?

Они давно знали друг друга, но дружеское «ты» так и не закрепилось. Разговаривали, как ляжет — то «ты», то «вы».

—   Что у вас творится в триста четырнадцатой камере, вы знаете? — спросил Грязнов.

—   А что творится?.. — Близоруко щурясь, Ту- реев полистал лежащие перед ним бумаги. — В рапортах ничего не отмечено. Все там нормально, со стороны заключенных жалоб Нет.

—    Значит, нет? — дернулся Грязнов, снова за­кипая. — Вот я только что там был, и там парня чуть не убили! Избили и, судя по всему, изнаси­ловали. Панкратова Николая. Я сам отправил его на руках надзирателя в вашу медсанчасть. Ты хоть знаешь, что вообще там творится?

—   Я знаю, что все камеры перенаселены, — ответил, повышая голос, Туреев. — Я знаю, что чем больше нам присылают заключенных, ожи­дающих окончания следствия и начала суда, тем меньше у нас остается надзирателей, которые просто бегут отсюда, и тем больше нас донимают адвокаты. Они жалуются на нарушения условий содержания заключенных. И вас, Вячеслав Ива­нович, в роли такого самозваного адвоката, при всем моем уважении, мне странно видеть.

И швырнул в сердцах карандаш на стол.

—    Гена, — негромко, сдерживая себя, сказал Грязнов. — Ты мне еще и про другое скажи. Про то, что следователи тянут резину, а суды не успе­вают рассматривать дела. Бог с ними. Это все известно. А вот почему в камере, которую я на­звал, содержатся сплошь кавказцы, которые тво­рят там расправу — это ты мне объясни. Их что, нельзя было равномерно распределить по разным камерам?

—   Удивляешь ты меня, Вячеслав Иванович, — вздохнул Туреев. — Ты что, газет не читаешь? Попробуй скажи такое нашим журналистам! Они вас по своей газетной полосе так размажут... Твои кавказцы — не кавказцы, а россияне.

—   Там, похоже, азербайджанцы, — сказал Грязнов. — Они терроризируют остальных.

—   Лиц славянской национальности? — на­смешливо спросил Туреев. — Так, что ли? Если я начну рассортировывать всех по этническому признаку, завтра же наши либеральные издания поднимут такой вой... Хотя никакой, казалось бы, дискриминации мы не допустим. Но им по­дозрительно! С чего вдруг мы разделяем таким образом заключенных... — Он потер лысеющую голову. — Ладно. Давай конкретно. Что, кто, как и почему. Я запишу ваши замечания и пожела­ния. И в ближайшее время, что сможем — испра­вим! А кто он вам, Вячеслав Иванович, этот Пан­кратов? Я это говорю не потому, что мы не про­ведем внутреннего расследования, которое, ска­жем прямо, неизвестно чем закончится, но все же, учитывая...

—   Да не надо ничего учитывать! — взорвался Грязнов.