— И в мыслях не было, Айвстон.

— Вот и славно.

Они расположились в комнате для музыкальных занятий. Айвстон перебирал клавиши, наигрывая какую-то неопределенную мелодию, которая очень соответствовала его настроению.

Он выиграл пари у Кранли. Трудно описать словами, как мало это его трогало. И Кранли, и это бессмысленное пари перестали иметь значение, как только он коснулся губ Пенелопы, возможно, чуть раньше. Эта хрупкая девушка, полная идей и планов, была на удивление решительной и откровенной. На протяжении вот уже десяти лет за ним охотились великосветские мамаши со своими пресными лицемерными дочками, и теперь он с уверенностью мог сказать, что мисс Пенелопа Прествик была самой правдивой и открытой девушкой из всех, которых он когда-либо встречал.

Это возбуждало почти физически. Естественно, поначалу это изумляло, но стоило овладеть ситуацией, в чем он преуспел, как изумление уступало место самым приятным ощущениям. Приятные ощущения — слишком общее понятие. Скорее, это бодрило и освежало, как вода из родника. Да. И Пенелопа была этим освежающим источником. Она была невозможной. Невероятной. И неотразимо притягательной.

Из-под его чутких пальцев, скользивших по клавишам, текла меланхоличная мелодия, которая точно, слишком точно отражала его внутреннее состояние. Он понял это по странному выражению лица Кранли.

— По-моему, победа вовсе не радует тебя.

— Не такое уж это знаменательное событие, тебе не кажется? — ответил Айвстон.

— Возможно, ты еще не осознал его значимости.

— Чепуха. Все я прекрасно осознал, — сказал Айвстон, поднимая глаза на брата.

Именно в этот момент Амелия, молодая жена Кранли, вошла в комнату, свежая, как солнечный лучик, в белом муслиновом платье, по подолу которого бежал замысловатый узор голубого цвета. Она улыбнулась мужу, и он ответил тем же. Айвстон вздохнул и позволил грусти воплотиться в звуки.

— Приехала леди Далби. Она непременно хочет тебя видеть, Айвстон, — возвестила Амелия.

— Я не хочу встречаться с леди Далби, — сказал Айвстон.

— Тебе придется, — неожиданно поддержал жену Кранли.

Все знали, что Кранли очень не любил Софию Далби, но не понимали почему. А сам Кранли, даже если у него были на то причины, никогда не говорил о них. Он не желал откровенничать. Только Пенелопа умела честно и открыто излагать свое мнение. Правда, она, не задумываясь, использовала Айвстона, чтобы заинтриговать другого джентльмена. Разве можно простить такое? Нет, конечно. Он не относился к категории мужчин, которыми можно манипулировать. Жаль, что ей не хватило ума это понять.

— Меня нет дома, — упрямо заявил Айвстон, неотрывно наблюдая, как легко его пальцы скользят по клавишам, посылая ввысь грустную мелодию, которая, достигнув купола, билась о его своды, медленно умирая, пока не исчезла совсем.

Он слышал, как шептались Кранли и Амелия, но не обращал на них внимания. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вошла София Далби в сопровождении их матери. Трудно выразить словами, каким несчастным почувствовал себя в этот момент Айвстон.

— Айвстон, сейчас же прекрати мучить фортепиано! — голосом, не терпящим возражений, заявила его мать Молли. — Еще одна тоскливая нота, и я прыгну в Темзу.

Айвстон неохотно встал и, вздернув подбородок, посмотрел на мать. Судя по улыбке, играющей на лице леди Далби, пощады ему не будет. Но он и не заслуживал снисхождения.

Все сели. Комнату для музыкальных занятий недавно обновили, обив стены узорчатым шелком восхитительного цвета морской волны. На этом нежном фоне инструменты, позолота на деревянных поверхностях, в основном на верхней части арфы, смотрелись очень гармонично. Присутствующие также прекрасно вписывались в интерьер, не говоря о Софии Далби, которая облагораживала своим присутствием любое помещение.