Доктор, сидевший напротив, спросил, будут ли они оперировать сегодня больного с подозрением на непроходимость, на что Михаил Николаевич с сомнением и вопросительно хмыкнул, и это, по-видимому, означало: посмотрим, понаблюдаем, подумаем.

Заговорили о премиях — их впервые стали давать в больницах. Заговорили все разом, что того небольшого количества денег, которое образуется за счет экономии заработной платы за квартал в результате незаполненных ставок, болезней, отпусков, для этой квартальной премии слишком мало, и что тех нескольких человек, которые могут получить премию в квартал, столь трудно выбрать и будет столько недовольных и несправедливо обиженных, что уж лучше бы этого и не делать.

Бориса Дмитриевича колотило по голове, да и по пояснице это тяжелое слово — квартал. Та же проблема возникла и у него в больнице. Велено давать лишь хорошо работающим, а как решить, кто работает хорошо, когда все работают много и тяжело. Тут он и включился в общий разговор и сказал, что нельзя давать премию за хорошую работу: работать хорошо — это нормально, а надо снимать премию за плохую работу. Все засмеялись, потому что у кого поднимется рука на деньги своих работников, — не так уж много они получают, чтоб их еще и штрафовать. Борис Дмитриевич согласился и сказал, что он в принципе говорит, а не конкретно.

Во время общего гомона о премиях вошла сестра и спросила о назначениях этому сомнительному больному с возможной непроходимостью. И доктор, сидевший напротив, по-видимому, ведущий этого больного врач, вышел вместе с сестрой.

Теперь они стали говорить о новой картине, только появившейся в городе и, в частности, в кинотеатре, рядом с больницей. Но эта тема лишь промелькнула в их беседе, и дальше пошли рассуждения о людях, которые имеют машины и не ездят на них зимой. Потом стали вспоминать случаи катастроф, жертвы которых попадали к ним в больницу, и тяжелые травмы, с которыми лежат у них сейчас в реанимации…

Вернулся доктор от больного, задумчиво пожал плечами в ответ на их вопросительные взгляды и активно вмешался в разговор о травмах и катастрофах.

Борис Дмитриевич отключился от общей беседы и думал, что точно так же идет пустая болтовня и у него в кабинете, а где-нибудь рядом, по соседству, в палате лежит человек, больной, для всех не решенный вопрос — непроходимость ли, холецистит или аппендицит, — а они колеблют воздух пустыми звуками, словами без мыслей, тянут время и им на что не могут решиться, хотя, может быть, лучше соперировать его, и все бы, успокоившись, пошли домой. Ему было понятно — они тянут, а меж тем рабочий день практически закончился, и, если они решатся на операцию, значит, им придется оставаться. Врачи, которые думали, что он поймет их беды и проблемы, были правы — он их понимал. Борис Дмитриевич понимал все это нормально, но нормально, если он активный участник, а смотреть со стороны…

Михаил Николаевич поднялся, сказал, что сейчас вернется, и вышел. Разговор перекинулся на амурные похождения. Один из докторов увлеченно рассказал про свои подвиги и приключения. Собственно, амурными их называли когда-то, а теперь, пожалуй, назовут сексуальными. Итак, начались сексуальные байки. Мифологические, сказочные термины сейчас заменяются научными. Ничего не поделаешь — сексуальная революция якобы. Хотя Борис Дмитриевич сомневался в подобной революции и подумал, что похожие разговоры, наверное, вели и д’Артаньян и де Бриссак. А скорее, так говорили Планше с Мушкетоном.

Вернулся Михаил Николаевич с теми же сомнениями и сообщил, что заказал повторить анализ; и разговор вновь поскакал по камушкам фривольностей, науки и пустых проблем. Борис Дмитриевич удивился самому себе, удивился своей неприязни к этому доктору — менестрелю сексуальных дивертисментов. В конце концов, ничего сверхобычного тот не говорил. Но, пожалуй, и в его словах и в словах его приятелей о нем самом было какое-то неджентльменство.