— Ну вот, обоим вам ситуация ясна. Работайте, ребята. Толя, посмотри его. Вот анализы все.

— А что делать будете, Александр Владимирович?

— Радикулит после травмы пятнадцать лет назад. По-видимому, разрыв межпозвоночных дисков. Под наркозом рентгеновский снимок с контрастом, и, если все подтвердится, проведем папаинизацию.

— А что это, Саша?

— Это вытяжка из дерева по имени папайя. Вкалывается в рваный диск, и он сморщивается, перестает давить на корешки. Накладываем гипс на месяц, и ты здоров, вплоть до любых самых современных танцев.

— Это как раз то, что мне позарез. Не болело бы!

— Толя, нам обязательно надо вставить его в завтрашнее расписание.

— Ладно, Александр Владимирович, будет сделано. Разрешите, Борис Дмитриевич, я вас посмотрю?

— Я в вашей воле.

— Вы раньше чем болели серьезным?

— Пару раз прихватывало сердце, но на кардиограмме все всегда было спокойно. Вот и сейчас, посмотрите, все нормально.

— Да. Вижу. Ладно. Давление никогда не поднималось?

— Нет. Бог миловал.

Итак, Борис Дмитриевич осмотрен, описан и уже с оформленной историей болезни уведен в палату.

Шел он в палату с совершенно новым для себя ощущением — он впервые проделывал этот путь в качестве больного. И то, что корпус был такой же, как и в его больнице, и отделение было точной копией его отделения, и коридор был точно такой же, и так же были справа холлы и большие палаты, а слева так же располагался пост сестры, подсобные комнаты и маленькие палаты, — как они у себя говорили, для «блатных больных», — все это создавало какое-то ирреальное чувство, какую-то призрачность, хотя уж куда реальнее, и для него — прежде всего. Сказывалась, наверное, метафизичность болезненного состояния. Необычность и даже полная противоположность его привычному положению создавали ощущение зыбкости времени. То ли оно изменилось, то ли ушло в другой мир, ему не знакомый, то ли его вообще нет. И вот это «нет времени», как язва мимолетности, возникшей в мозгу, выстраивало какое-то колыхание абсурдности. Не было времени! Мираж времени.

«Нет времени. Странное понятие. А ведь было же время, когда не было времени, когда оно еще не началось, когда, скажем, Вселенная еще не начала расширяться. Так было? Тогда неправомочны слова „когда“, „еще“, „было“ в этих моих мыслях. Интересно, что говорят физики… или они не говорят так, что „было время, когда его не было“. Они ж логичны. Опять сильно заболело. Все от нервов, так сказать».

Необычность и неузнаваемость ситуации в обычном и хорошо знакомом мире да вновь возникшая боль и привели Бориса Дмитриевича к столь странным размышлениям и ощущениям. Он шел в палату по, казалось бы, столь обычному, знакомому для него пути, а в голову лезли мысли столь новые и неожиданные для него… Но кто знает! Может, подобные мысли обычны, естественны для больного человека, идущего к своей операции.

Для Бориса Дмитриевича путь этот был нормален, обыден, когда он проходил его творцом, спасителем, активным началом всего вокруг происходящего. Обычно он раздумывал на этом пути, в таком же вот коридоре, о радостях, о горечи в жизни, о бытовых неприятностях и прелестях, о товарищах, близких, коллегах, о больных и здоровых, думал и о себе, думал обо всем.

Сейчас, он шел путем, проложенным кем-то, сейчас он был пассивным объектом чужих действии. И почему-то сейчас он думал не о себе. Боялся, что ли, думать о себе. Казалось, он думал о странностях, ирреальности, о времени, о непостижимом. Не о себе.

Не о себе?

Подумав о времени и о физиках, он стал думать о «черных дырах» Вселенной.