Моя мать — тоже не женщина. Она из породы страдалиц. Я вижу ее переписывающей рукопись отца, подбирающей для него документы. У нее ухудшается зрение, страшно болит спина. Она изнуряет себя ради работ, на которых никогда не будет стоять ее имя. Когда моего досточтимого отца оговаривают завистливые коллеги, она утешает и защищает его. Три года назад он сделал ребенка своей студентке, но Матушка скрыла от мира свое горе. Когда молодая мать однажды утром пришла к дверям нашего дома с младенцем на руках, она откупилась от нее, отдав все свои деньги. Она оплатила мир в нашем доме ценой собственной души. Она ни разу не заплакала.

Так кто же тогда заслуживает прекрасного звания Женщины?

36

Я вернулся к проституткам — с ними у меня все получалось. Но воспоминания о девушке не покидали меня, и к наслаждению примешивалась боль. Теперь у моей гейши был покровитель — банкир. Очень скоро она стала знаменитостью, чья жизнь протекала в высших сферах общества, и я потерял ее из виду.

Мы снова увиделись два года спустя. Однажды туманным вечером я заметил ее на другой стороне улицы, когда она садилась в коляску рикши. Голову гейши украшала сложная высокая прическа в форме раковины, на плечи был накинут роскошный плащ.

Она тоже увидела меня, но сделала вид, что не узнала, и скрылась во мраке, как богиня, вернувшаяся на небеса.

Получив назначение в Маньчжурию, я отправился к гейше с визитом. Меня приняла ее мать. Я долго ждал, сидя в одиночестве и попивая сакэ. Поздно ночью она вернулась с какого-то официального приема: на ней было черное кимоно с нанесенным вручную рисунком серого моря, на которое набегали шитые золотом волны. Мелкий ледяной дождь намочил прическу, и Искорка вытерла волосы носовым платком. Мы не виделись много лет. Щеки у нее слегка запали, подчеркивая жесткость взгляда. Она выглядела ужасно усталой. Глядя на это лицо зрелой женщины, я чувствовал себя преданным.

Она села напротив меня, опустив глаза, сложив руки на коленях. Ее застенчивая повадка напомнила мне нашу прогулку по парку. Мы долго молчали. Между этой женщиной и мною лежала река, которую мы были не в силах переплыть.

— Я уезжаю в Маньчжурию.

Ее лицо осталось бесстрастным, она даже не моргнула.

— Я никогда вас не забуду, — произнесла она тихим голосом.

Этой фразы мне оказалось достаточно. Я низко поклонился и встал. Она не шелохнулась. Ни слезинка, ни даже вздох не осенили наше прощание — горькое, дарующее освобождение.

37

У выхода из школы я замечаю Миня — он стоит, прислонившись спиной к дереву.

Мы встречаемся взглядами. Я опускаю голову и иду дальше. Он бежит за мной.

— Могу я тебя немного проводить?

Я не отвечаю, но он, нимало не смутившись, приклеивается ко мне, идет рядом, болтая о пустяках. В глубине души я вовсе не против его общества. Минь выше меня на две головы. Его теплый голос расслабляет, убаюкивает. Он рассказывает, что успел прочитать и чем занимался, делится революционными мечтами. Предлагает повести меня в воскресенье на рыбалку, обещает рассказать, какие породы рыб водятся в Амуре.

Мы идем мимо улицы, на которой стоит дом Цзина.

— Пойдем… — Минь тянет меня за руку. — Я заполучил ключ.

Переступив порог, он оборачивается и оглядывает меня с головы до пят. Его дерзость обезоруживает. Внезапно обессилев, я прислоняюсь к двери.

Минь начинает ласкать мое лицо и шею, нежно гладит плечи.